Полицейский почувствовал, как его сердце подпрыгнуло, потому что в ту же секунду он увидел самого себя, как стоит у прикроватного столика и держит в руке фотографию в серебристой рамке. «Магдалина», – подумал Рудольф. Триггером послужила женщина.

Проклятье! Этот карлик из психиатрической экспертизы был прав! Но этого не может быть!.. Рудольф держал в руках доказательство. Он снова сосредоточился на снимке. Ганс Бюкклер стоял у бара в подвале, сжимая в руках бокал.

– Вы знаете, где были сделаны эти снимки, госпожа Франкенберг?

Та кивнула.

– В подвале для репетиций.

– А где он находился?

– Не знаю. Для вас это важно?

– Очень.

– Но я действительно не знаю… Может быть, в доме родителей Деннера или Ганса Бюкклера? Да, наверное, там. Я не знаю, где жил Ганс. Где-то на севере Германии… Его отец имел какое-то отношение к музыке. Музыкальный агент, наверное, но точно сказать не могу.

– Мне нужно забрать эти фотографии, госпожа Франкенберг. А также другие, если есть еще снимки, сделанные в этом подвале. Может быть, есть фотография дома?

Фотографии дома найти не удалось, зато нашлись еще два снимка из подвала. Они были довольно четкими. На одном – диван и низенький столик. На диване сидит Франки. Был еще один снимок, на котором были запечатлены он и Деннер рядом с красным спортивным автомобилем.

– Вы знаете, кому принадлежало это авто?

Ута лишь кивнула, глядя на фото в его руке. Ответить она не могла. Вместо нее заговорил Винфрид Майльхофер:

– Этот автомобиль принадлежал Франки. Когда мы с ним познакомились, он у него еще был.

Попрощавшись с Утой, Винфридом и Алисой, он почувствовал себя немного лучше. Совсем чуть-чуть. У Рудольфа было не так уж много. В общем-то, лишь надежда на то, что в кармане у него – фотография Джонни. И внутренний голос, подсказывавший, что лучше бы он взял фотографию Уты Франкенберг. И показал ее Коре. И спросил бы:

– Кто это, госпожа Бендер?

Рудольф мысленно представил себе ее улыбку, такую яркую, испуганную и нежную одновременно – как на фотографии в ее комнате. И услышал, как она с тоской в голосе произносит:

– Это Магдалина.

Волосы были еще влажными: она помыла их после завтрака. Маргрет забыла положить ей в чемодан фен. Шла вторая половина дня, Кора это знала. А больше – почти ничего, лишь то, что волосы у нее все еще влажные. Она чувствовала прохладу на затылке. Когда в окно залетал порыв ветра, это ощущение усиливалось. Но кроме этого Кора ничего не чувствовала.

Один раз зачесалась нога, чуть ниже подколенной впадинки, – как будто там устроилось насекомое. Это было некоторое время назад. Кора долго размышляла над тем, стоит ли коснуться этого места – почесаться, прогнать насекомое. Вряд ли это был комар. Она сосредоточилась на этой мысли, пытаясь выяснить, можно ли определить это только с помощью концентрации. Кора не посмотрела туда и руку не протянула. В какой-то момент зуд прекратился. Полчаса назад. Кора была уверена в этом, потому что считала секунды.

Вернувшись от профессора, она все время считала. Счет перевалил за десять тысяч, когда зуд в ноге заставил ее прерваться, и пришлось начинать сначала. Восемнадцать! Столько прожила Магдалина. Девятнадцать – столько лет было тогда ей самой. Двадцать – она медленно возвращалась к жизни. Двадцать один – вообразила, будто сможет вести такую же жизнь, как тысячи других людей, выйдя замуж за мужчину, слишком глупого, чтобы представлять опасность. Однако это оказалось ошибкой. Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… все.

Профессор сказал:

– Вижу, вы вымыли голову, госпожа Бендер.

В тот момент ее волосы были мокрыми. Профессору это понравилось. Он спросил, как часто она мыла их раньше. Наверняка каждый день! Естественные ли у нее кудри или завивка? И каким шампунем она воспользовалась? У него такой приятный, свежий запах.

– Шампунь очень хороший, – ответила Кора. – Мне принес его шеф. Где он? Я его убила?

Она помнила, что нанесла ему удар – маленьким ножом, лежавшим на баре. Каким-то образом ухитрилась его схватить. И в тот миг, когда она наносила удар, он был не шефом, а человеком, который сделал то, чего не должен был делать. Затем Кора еще раз, всего на мгновение, увидела его лицо, даже узнала его, но не могла понять, идет ли у него кровь, жив ли он вообще. Сразу же стало темно.

А потом – белая постель и узкое встревоженное лицо, склонившееся над ней. Не хватало аккуратно подстриженной бородки. «Сбрил», – тут же подумала Кора. Побрился, пока она спала. Она ждала, что он даст ей апельсиновый сок, попросит пошевелить руками и ногами. Потребует рассказать какое-нибудь стихотворение из школьной программы или введет какое-то лекарство в катетер на запястье. А может, проверит повязку на голове, уколет иглой в стопу…

И страх, этот безумный страх, что все началось сначала, что ей придется снова пережить это: возвращение домой, равнодушный голос матери, стоящей в дверном проеме. Кора умерла. Обе мои дочери мертвы.

И отец у ее постели:

– Что ты натворила, Кора?

И встревоженное лицо Грит, не знающей, можно ли говорить или лучше молчать. И ощупью пробирающейся вперед. Каждая фраза – как удар молота.

– Можешь не беспокоиться: Маргрет обо всем позаботилась. В свидетельстве о смерти написано «сердечно-почечная недостаточность». Она забрала документы из Эппендорфа и добыла труп; наверное, это девушка-наркоманка. Маргрет помог ее друг, он же и свидетельство выписал.

Грит покачала головой и пожала плечами, а затем продолжила:

– Она была еще очень молода. Маргрет привезла ее на машине… Но нам ведь нужно было устроить похороны. Мы организовали кремацию. Магдалина хотела именно этого. И Маргрет сказала, что на этом все закончится. Если когда-нибудь начнутся глупые расспросы, нам будет что на них ответить.

Панический страх перед тем, что придется снова услышать все это, едва не убил Кору. Она кричала, хватала за руку, проверявшую пульс на ее запястье, цеплялась за нее изо всех сил.

– Я не хочу домой! Пожалуйста, не отсылайте меня! Оставьте меня здесь. Я могу помогать вам по хозяйству. Сделаю все, что вы захотите. Только не отправляйте меня домой! Моя сестра умерла. Я убила Магдалину…

Она не знала, сколько времени кричала, молила и цеплялась за руку. Прошла целая вечность, прежде чем Кора осознала свою ошибку. Он не брился. У него вообще не было бороды. Это же профессор. И она все ему рассказала. Даже если на следующее утро он будет делать вид, будто ничего не слышал. Пусть хоть тысячу раз спрашивает, каким шампунем она вымыла голову. Он добился своей цели: вытащил из нее последние крохи информации.

Четыре тысячи триста двадцать семь.