Когда Катя проснулась, кукла за дверью очень серьезно беседовала своим кукольным голоском с кем-то явно плюшевым. Но это был не медведь, не кто-то из разноцветных песиков, не пестрый заяц – это был кто-то большой. У него был басовитый, тягучий и очень мягкий, пушистый и меховой голос. Катя выглянула в щелку. За столом сидел огроменный серый котище. Где-то с тигра ростом, но все равно кот. Он подпирал лапой щекастую голову и задумчиво мешал в фарфоровой чашечке ложкой. Глаза сверкали ярко-зеленым. Толстый пушистый хвост аккуратно обвивался вокруг ножек стула, задние, то есть нижние сейчас лапы он закинул одна за другую.

– Словом, вам повезло, – муркнул он утробно. – Они забыли о том, что куклы тоже бывают живыми и у них свои секреты.

– Они просто не знают, что такое детство, – прочирикала кукла.

– Ну даже если они и знают о Городе, то сюда им пока не добраться. Опасно не читать сказок. И куда опаснее в них не верить. Милая моя Франческа, ты очень отважная кукла.

– Так тебя зовут Франческа? – не удержалась Катя.

– Здороваться надо, – наставительно протянул кот.

– Здравствуй…те, – растерялась Катя.

– И умыться надо. И причесаться. А потом – прошу завтракать.

– А как тебя… вас зовут?

– Можешь называть господин Баюн, Кот Заморский, – фыркнул котяра и поднес к усам блюдечко с чаем, чинно подул на него и отпил.

– А я девочка Катя.

– А я знаю. Вот умоешься, покушаешь – и поедем в Лукоморье.

– Это где дуб зеленый? А зачем? – Катя спрашивала просто так, кот совершенно не вызывал недоверия.

– Лукоморье – это самая середина моих владений. И там я живу у дуба. Там мы будем ждать твою маму.

– Маму? А можно я ей позвоню? А как она меня найдет?

– Тихо, тихо. Найдет тебя мама. А пока у меня поживешь. Ладно?

– Ладно! А Франческа с нами поедет?

– Ну куда ж она без тебя? Короче, умывайся давай, причесывайся и есть будешь. Молочко тут, каша гречневая с маслом, мед хороший. Я полежу там, на солнышке. Мне еще вас на загривке везти, – ворчливо мяукнул он и отодвинул чашку. – Спасибо, милая. Уважила. Миша, ты Катюшку-то проводи, она…

– А я знаю! Я сама этот дом придумала!

– Ну-ну. Все равно пусть Миша тебе все покажет. Придумала-то ты, а живут они. Ладно. Не тяни, жду.

Он погладил неожиданно мягкой лапой Катю по голове и потерся теплой пушистой щекой.

– Хорроший котенок. Славный. Смелый котенок. Жаль, не мой.

«Вот и Черный Принц»… Андрей с любопытством смотрел на Ли, а Ли с любопытством рассматривал работы. Остановился перед портретом Вики. Потом отдернул занавеску с мольберта и долго стоял перед светящимся с полотна ониксовым кубком. Долго стоял, склоняя голову то так, то эдак.

– Ну потому сюда и не суются, – пробормотал себе под нос. – Лана, а не дадите ли вы свой договор, а?

Лана недоуменно кивнула и протянула листок Ли. Тот свернул его трубочкой и поднес к свету кубка.

– И что? – нетерпеливо вопросил Андрей.

Ли не ответил. Но свечение, казалось, вышло за пределы холста, и листочек, коснувшись его рассеянной полусферы, вспыхнул бледным, почти прозрачным необжигающим пламенем и исчез без следа. Даже пепла не осталось.

– Почти, – пробормотал Ли. – Но никогда – до конца, – еще более тихо.

Лана выскочила за рюкзачком с остальными бумагами.

Андрей не сводил с него глаз.

– Кто вы, Ли?

– Городовой, – пожал тот плечами. – Я пока побуду у вас. А вы мне расскажете все, что было с вами.

– Вы поможете?

– Я не могу помочь, – мягко сказал он. – Я могу выслушать. И если вопросы, которые вы мне зададите, уже будут содержать в себе скрытый ответ, я отвечу. Если вы уже что-то решили для себя и сделали выбор – я могу подтолкнуть вас в нужном направлении, и это все, что я могу сделать для вас. Рассказывайте и спрашивайте. А когда Анастасия с Игорем вернутся, тогда уж будем решать все до конца.

Андрей встал и вышел из комнаты. Вернулся он уже с коричневой тетрадкой и рюкзачком, который перехватил у Ланы. Все же увесистый. Не женское дело тяжести таскать.

– Вот. Это тетрадь Фомина.

– О как! – наклонил голову набок Ли. – Хорошо. Я с удовольствием посмотрю.

– Договора жечь будем? – деловито спросила Лана.

Ли поджал губы:

– Нет.

– Почему?

– Лана, это должно быть добровольно. Это каждый должен решить сам! Видите ли, – посмотрел он ей в глаза, – если бы вы не захотели этого сами – никакой огонь не сжег бы ваш договор. Никакой. Даже Чистый Пламень.

– Вы с ума сошли? – резко ответила Лана. – Они уже не могут пожелать свободы. Им надо ее дать! Немедленно!

– И что будет? – прищурился Ли. – Если они уже все равно что оболочки, заполненные чужой волей, то что останется?

Лана угрюмо посмотрела на него.

– Их все равно не вернуть! А башня рухнет! Ли, – Лана наклонилась и посмотрела ему в глаза, – если башня должна рухнуть, то пусть рухнет. Любой ценой.

– Нет, – так же жестко ответил Ли. – Каждый должен сам сжечь свой договор.

Лана села в кресло. Она была очень-очень зла.

– Вы не понимаете…

– Я как раз понимаю, – очень мягко, но решительно ответил он. – Я понимаю, что это жуткая, тяжелая работа – выискивать людей, пытаться им что-то втолковать. Но только так, Лана. Только так. И это ваша работа, – вдруг показал он на нее пальцем. – Вы были среди тех, кто привлекал слабых сих. Вы и должны вернуть их к свободе.

Лана молча сидела в кресле, и лицо у нее было серым. Воцарилась напряженная тишина.

– Кроме того, – уже мягче сказал Ли, – второй раз так не получится.

– Почему? – Лана с Андреем одновременно посмотрели на картину. Свечение угасло. Это была просто картина.

– Потому, что чудо бывает только раз, иначе оно перестает быть чудом. И потому, что увидевший свет Грааля, – он посмотрел на Андрея, – уже не принадлежит этому миру.

Стало слышно, как за стеной у племянника Марьи Николаевны распевает проигрыватель дурашливым и залихватским, не то мужским, не то женским голосом:

Купи себе кота, уравновесь свою природу!

Коты такие умники, коту всегда ништяк!

Когда над нашим городом раздастся гимн уродов,

Вы выйдете на пару – ты и верный твой кошак![24]