– Это правда, – сказал я. – Только все это было так давно. Вполне честно, я едва ли вообще о нем теперь думаю.

– Но хоть время от времени же должны. И он, очевидно, станет центром всего моего диплома.

– Временами, – согласился я. – Что бы вам хотелось узнать?

– Мне бы хотелось узнать, – произнес он с неожиданным нажимом на этот глагол, – каково вам оглядываться на те дни. И ощущаете ли вы, что с Эрихом вы обошлись справедливо?

– Ну, – ответил я, отхлебывая из своей пинты и раздумывая над ответом, – полагаю, что если вам нужна абсолютная правда, я готов допустить, что обошелся с ним далеко не так хорошо, как мог бы. Я признаю, что сразу же набивался к нему в друзья, но не думаю, что в этом было что-то плохое. Художники этим занимались с начала времен. И давайте будем честны, вы же добивались моей дружбы, в конце концов, разве не так? Чтобы чего-то достичь самому.

– Ну, – ответил он, чуть порозовев, и мне показалось, что он сейчас скажет что-то в свое оправдание, но не позволил ему.

– Слушайте, в тот вечер, когда мы познакомились, я видел, как его ко мне тянет. Это было настолько очевидно, что чуть ли не вызывало жалость. Эрих захлопнул ту часть своей души на много десятков лет после смерти Оскара Гётта, а я бог весть по какой причине пробудил его вновь. Мое присутствие придало ему совершенно новых сил, как будто он сумел наконец вдохнуть поглубже после того, как слишком долго просидел под водой. Потому-то он и приглашал меня кататься с ним по городам; дело было не в помощи ему, не в том, что я служил его помощником, а в том, что он в меня влюбился. Отчего ж нет? Я был пригожим мальчиком, я его оживлял. Возможно, я и воспользовался его добродушием, но почему ж нет? Я с ним флиртовал, старался оставаться все время сексуально двусмысленным. Всегда возможность, но никогда не уверенность. Я подвел его к тому рубежу, на каком его настолько одолело желание, что он бы, возможно, сделал ради меня что угодно, стоило бы мне только попросить. И потом, когда я получил от него все, что мне было нужно, я написал “Двух немцев”.

– И на этом ваша дружба закончилась?

– Тебе это может показаться черствым, Дэниэл, – сказал я, – то есть Тео. Но как только я получил от него то, что хотел, чего мне было ошиваться рядом с ним и дальше? Вот вы планируете поддерживать со мною отношения всю жизнь после того, как допишете свой диплом?

– Нет, но…

– Так или иначе, я не считал его другом, а как он воспринимал меня, определить невозможно. Он мне платил, не забывайте, а друзьям не платят за то, что они с вами путешествуют, верно? Платят помощнику. А кроме того, помимо любви к книгам, у нас было очень мало общего. Только подумайте об этом: он был стар – а я юн. Он хотел себе любовника – я нет. Его карьера почти что завершилась – моей только предстояло начаться. Можно сказать, что на самом деле я оказал ему услугу, отрезав ту пуповину, что соединяла нас, пусть даже из раны хлынуло больше крови, чем кто-либо из нас предвидел. Нет, настало время прощаться. От чего угодно другого Эрих бы только глупо выглядел. Если б сумел это понять, он бы сказал мне спасибо.

– И вы его бросили.

Я пожал плечами:

– Если хотите назвать это так – да.

– А справедливо ли будет сказать, что вы взяли его дружбу, его наставничество и всю его веру в вас и просто швырнули ему обратно в лицо?

На миг я об этом задумался.

– Попробуйте взглянуть на это с моей точки зрения, – ответил я. – Вы здесь описываете молодого человека совершенно расчетливого и нечестного в своих действиях. Но был ли со мною честен Эрих? Давайте посмотрим на это прямо: если б я весил двести фунтов и походил на что-то такое, что вынесло прибоем на берег после особенно свирепого шторма, вы считаете, он бы пригласил меня выпить в тот вечер в Западном Берлине? Я был не единственным официантом, который в тот вечер там работал, между прочим, но выбрал он именно меня. Легко рассматривать меня как злодея в этой пьесе, но вот правда – действия Эриха тоже не были совсем уж достойными.

– Полагаю, все сводится к мотивации, – произнес Тео. – Что бы ни делал Эрих, он исходил из любви. И смятения. И сожалений о растраченной впустую жизни. Вы же просто его использовали. И говоря правду, заслужил ли он это? Пожилой человек, который много десятков лет назад, еще подростком, совершил единственную ужасную ошибку – такую, с какой ему пришлось с тех пор жить. Сколько молодых людей в Германии в ту пору делало что-то такое, что отправляло людей на смерть? О, это, конечно, ничего не исправит, совсем ничего, но он не был чудовищем. Лишь смятенным мальчишкой, который действовал, не подумав. И всю свою последующую жизнь себя за это наказывал. Нужна ли ему была эта дополнительная мука в конце?

Я опустил голову, закрыл глаза и постарался держать себя в руках. Мне казалось, что это немного чересчур: я столько помогаю этому мальчишке, а ему достает наглости меня судить. Затем я, готовый именно так и сказать, снова поднял на него взгляд, но он повторил тот же свой жест – быстро постукал указательным пальцем о большой, как это некогда делал Дэниэл, – и я смягчился. Мне требовалось его прощение, а не суд.

– Я же говорю, – спокойно продолжал я, – все это случилось очень давно. И если вы не возражаете, я бы предпочел больше об Эрихе не говорить. Мне иногда кажется, что я полжизни посвятил обсуждению этого человека, и рано или поздно это должно прекратиться.

– Но…

– Нет, Дэниэл, – сказал я, выложив руку на стол. – Это должно прекратиться.

Он кивнул.

– Ладно.

Блокнот возник снова, Тео открыл чистую страницу и принялся что-то корябать на ней с любопытной улыбкой на лице. Он долго не раскрывал рта, и я поймал себя на том, что не могу оторвать взгляда от его рук.

– Помнишь, как мисс Уиллоу пыталась научить тебя писать правой рукой, а не левой? – спросил я, улыбнувшись своему воспоминанию.

– Прошу прощенья? – переспросил он, поднимая голову.

– Когда тебе было лет семь-восемь. И мисс Уиллоу сказала, что станет лучше, если ты прекратишь писать левой рукой. Она пыталась заставить тебя писать правой, и я вынужден был сходить к директору школы миссис Лейн и подать жалобу.

Он ничего не ответил, покачал головой и вновь принялся что-то яростно писать в блокноте. Я заказал нам еще выпивки и опрокинул у стойки бара один неразбавленный виски, что на меня было совсем не похоже. Распорядок пития у меня выработался строгий, и я предпочитал его не менять. Но отчего-то мне просто захотелось больше. Я желал исчезнуть.

– Давайте перейдем к чему-нибудь другому, – сказал он, когда я уселся на место. Пиво он сдвинул в сторону, едва на него взглянув, а я продолжительно хлебнул из своего стакана. – Мне хотелось бы расспросить вас о том времени, которое вы провели в Нью-Йорке. Вы написали там две книги, правильно?

– Правильно. “Брешь” и “Сломленных”. Они сыграют большую роль в вашем дипломе?