Высший маг замер спиной к Геборику в самой длинной комнате. Факел, закреплённый на вертикально установленном копье, конец древка которого удерживала кучка камня и щебня, нетвёрдо держался позади левого плеча Бидитала и отбрасывал тень мага на стену шатра.

Геборика прошиб озноб: казалось, Высший маг разговаривает на языке жестов с собственной тенью. Возможно, он изгой только по названию. Всё ещё жаждет играть с Меанасом. От имени Вихрь или своего собственного?

— Высший маг, — позвал бывший жрец.

Древний, увядший человек медленно повернулся.

— Подойди ко мне, — прохрипел он. — Я хочу поэкспериментировать.

— Не самое обнадёживающее приглашение, Бидитал. — Но тем не менее Геборик приблизился.

Бидитал нетерпеливо махнул рукой:

— Ближе! Я хочу видеть, отбрасывают ли твои призрачные руки тень.

Геборик остановился, шагнул назад и покачал головой.

— Верю, что хочешь, но не подойду.

— Подойди!

— Нет.

Тёмное морщинистое лицо исказилось гримасой, чёрные глаза заблестели.

— Ты слишком яростно стремишься сохранить свои тайны.

— А ты — нет?

— Я служу Вихрю. Всё остальное — неважно…

— За исключением твоих аппетитов.

Высший маг склонил голову и сделал небольшой, почти женоподобный жест рукой:

— Телесные потребности. Даже когда я был Рашан’эйсом, мы не считали необходимым отказываться от плотских наслаждений. Более того, сплетение теней обладает огромной силой.

— И поэтому ты изнасиловал Ша’ик, ещё когда она была ребёнком. Лишил её возможности испытать в будущем те удовольствия, которым сам ныне предаёшься. Я не вижу в этом никакой логики, Бидитал, — только болезнь.

— Мои цели превыше твоего разумения, Призрачные Руки, — заявил Высший маг с самодовольной ухмылкой. — Ты не сможешь задеть меня столь неуклюжими оскорбленьями.

— Мне дали понять, что ты встревожен и расстроен.

— А, Л’орик. Ещё один глупец. Он принял восторг за тревогу, но я не буду об этом говорить. Не с тобой.

— Позволь мне быть столь же кратким, Бидитал, — Геборик подошёл ближе. — Если ты хотя бы одним глазом посмотришь в сторону Фелисин, я тебе своими руками голову оторву.

— Фелисин? Любимое дитя Ша’ик? Ты действительно веришь в то, что она девственница? До того, как вернулась Ша’ик, она была беспризорницей, лагерной сиротой. О ней совершенно никто не заботился…

— Это всё не имеет значения, — сказал Геборик.

Высший маг отвернулся:

— Как скажешь, Призрачные Руки. Видит Худ, тут полно других…

— Сейчас все они — под защитой Ша’ик. Неужели ты думаешь, что она позволит тебе так оскорблять её?

— Ты можешь спросить её об этом лично, — ответил Бидитал. — А сейчас — оставь меня. Ты более не гость здесь.

Геборик колебался, с трудом сопротивляясь желанию убить этого человека прямо сейчас, в это самое мгновение. Сделать ли это ради упреждения? Раз он, считай, признался сам в своих преступлениях? Но здесь нет места малазанскому правосудию, так ведь? Единственный закон здесь — это закон Ша’ик. Сверх того, я буду не одинок в этом деле. Даже Тоблакай поклялся защищать Фелисин. Но что насчёт других детей? Почему Ша’ик вообще это терпит, уж не по причине ли, озвученной Леоманом? Ей нужен Бидитал. Нужен, чтобы тот разоблачил козни Фебрила.

Но что мне до всего этого? Эта… тварь не заслуживает жизни.

— Замышляешь убийство? — пробормотал Бидитал, снова отворачиваясь; его тень сама собой плясала на стене палатки: — Не ты первый и, думаю, не ты последний. Должен предупредить: этот храм освящён заново. Сделай ещё шаг ко мне, Призрачные Руки, и узришь, какова его мощь.

— И ты веришь, будто Ша’ик позволит тебе преклонить колени перед Престолом Тени?

Бидитал обернулся с почерневшим от ярости лицом:

— Престол Тени? Этот… чужеземец? Корни Меанаса — в Старшем Пути! Когда-то им правил… — он оборвал себя, потом улыбнулся, показав тёмные зубы. — Тебя не касается. О нет, не тебя, бывший жрец. У Вихрь есть особое предназначение — тебя здесь терпят, но не более того. Брось мне вызов, Призрачные Руки, и познаешь священный гнев.

Ответная ухмылка Геборика была твёрдой.

— Я знал это раньше, Бидитал. Однако остаюсь. Предназначение? Возможно, моё предназначение — остановить тебя. Советую задуматься над этим.

Снова выйдя наружу, он на мгновение остановился, моргая от яркого солнца. Сильгара нигде не было видно, но натий закончил выводить сложный узор в пыли у мокасин Геборика. Цепи, окружающие фигуру с культями вместо рук… но с целыми ступнями. Бывший жрец нахмурился, раздражённо пнул ногой рисунок и направился прочь.

Сильгар не был художником. Глаза самого Геборика видели плохо. Возможно, он заметил лишь то, что подсказал ему собственный страх — и, в конце концов, это сам Сильгар находился внутри кольца цепей. В любом случае, это было не настолько важно, чтобы заставить Геборика обернуться и посмотреть снова. Да и его собственные шаги, без сомнения, испортили рисунок.

Но всё это не объясняло дрожи, охватившей Геборика под палящим солнцем.

Змеи извивались в яме, и он был среди них.

Старые шрамы на повреждённых связках сделали его лодыжки и запястья похожими на древесную кору. Каждый след от широких зажимов на руках и ногах напоминал о прошедших временах, обо всех оковах, обо всех цепях, что сковывали его. В снах боль, как живая, вздымалась снова, накатывала завораживающими волнами сквозь шум спутанных, безумных картин.

Старый малазанец, безрукий, с блестящей, почти целиком татуированной головой, несмотря на свою слепоту, видел достаточно ясно. Видел вереницу смертей, строй призраков, чьи схожие с завываниями ветра стенания преследовали Тоблакая днём и ночью: достаточно громкие, чтобы заглушить голос Уругала в его сознании, достаточно близкие, чтобы скрыть каменный лик бога под многочисленными покровами смертных лиц, — и каждое из них искажено агонией и страхом, запечатлёнными в момент смерти. Однако старик понимал не всё. Дети среди этих жертв — дети в том смысле, под каким нижеземцы подразумевают недавно рождённых — пали вовсе не от кровного меча Карсы Орлонга. Они были, все и каждый, несостоявшимся потомством, родовой ветвью, отсечённой в заваленной трофеями в пещере теблорской истории.

Тоблакай. Имя прошедшей славы, имя расы воинов, стоявшей наравне со смертными имассами, наравне с хладнокровными яггутами и демоническими форкрул ассейлами. Имя, под которым Карса Орлонг известен теперь, как если бы он один был наследником древних правителей юного, сурового мира. В прежние годы такое имя наполнило бы его сердце жестокой, кровожадной гордостью. Теперь же оно изнуряло, как песчаная чахотка, ослабляло до самых костей. Он видел то, чего не видели остальные, — его новое имя было прозвищем, исполненным блестящей, ослепительной иронии.