Однако жизнь диктовала свои условия. У них не было денег, а потому разговоры об отъезде казались бессмысленными. Тем не менее Рамон потолкался по рынку и, превозмогая себя, порасспросил людей. Он испанец, здесь ему не повезло, и он хотел бы уехать… Все как один советовали ему попроситься на какой-нибудь корабль, поскольку в лесах полным-полно гёзов,[20] которые отлавливают католиков и испанцев и предают жестокому суду.

Катарина тенью следовала за Рамоном. От запаха съестного у нее кружилась голова. Чего здесь только не было! Золотистые сыры, овощи, моллюски, харинг – особым образом приготовленная сельдь, море колбас, жирные окорока и аппетитная ветчина, молоко, сметана, масло, белый хлеб…

Рамон тоже чувствовал сильный голод. Его приучили думать, что можно прожить без денег, без удовлетворения плотских желаний, почти без еды… Теперь он постигал жизнь с другой стороны. Он не мечтал о богатстве, но ему нужны были деньги – хотя бы для того, чтобы позаботиться о Катарине.

– Скажи, Кэти, тебе в самом деле все равно куда ехать?

– Пожалуй, да, – отвечала она. – Слишком долго моим единственным миром был монастырь, и теперь я не чувствую, что у меня есть какая-то родина.

– Я не вижу иного выхода, кроме как уехать далеко-далеко, где нас никто не знает, поселиться там и постараться забыть, что я был священнослужителем, – сказал Рамон и, помолчав, добавил: – Конечно, придется жестоко расплачиваться. Но я уже не могу отказаться от тебя.

Катарина смотрела на него ясными, чистыми, полными любви глазами, в которых отражалось небо.

– Если ты говоришь о Страшном суде, то когда-нибудь я тоже там окажусь и признаюсь, что виновата не меньше тебя, и попрошу разделить твою вину на двоих. А сейчас… постарайся забыть!

Он порывисто обнял ее. Его взгляд был пронизан горечью и тоской.

– Видишь ли, Кэти, вряд ли я способен до конца освободиться от этого. На моей душе вечно будет лежать тяжкий груз. Хотя сейчас я чувствую, что твоя судьба для меня дороже моей собственной, дороже спасения души и многого другого!

– Я клянусь разделить с тобой все, Рамон, все твои страдания и сомнения. Я понимаю, что ты куда меньше моего был готов к таким переменам и не мог представить, что у тебя появится женщина.

– Да, я думал, что всегда буду один.

Они выбрались с рынка и пошли по улице. Однажды им навстречу попались служители инквизиции, и Рамон содрогнулся. Не дай Бог угодить в лапы Святой службы! Нужно побыстрее уехать.

Вскоре они дошли до гавани. Слитые воедино небо и море расстилались перед ними подобно огромному голубому занавесу. Здесь не было удушливых городских испарений, пахло свежестью, солью, смолой.

Рамон выбрал самый большой корабль, мачты которого словно тонули в облаках, терялись в синеве небес. У Рамона сжалось сердце. Как хорошо было бы заснуть под монотонный, убаюкивающий шум волн и проснуться уже в другом мире, в другой жизни!

Они отыскали капитана, и Рамон прямо спросил:

– Вы не могли бы взять нас на корабль?

– А куда вам надо? – поинтересовался тот, подозрительно разглядывая совсем юную девушку, светловолосую и белокожую, и молодого человека, темноглазого и смуглого. Оба – явно в одежде с чужого плеча, без вещей и, скорее всего, без денег.

– Нам все равно, – признался Рамон.

Это был неразумный ответ, поскольку человек, не знающий своей цели, – либо бродяга, либо отчаявшийся в спасении беглец.

– Взять-то возьму, только нужно заплатить, – сказал капитан и назвал цену.

У Рамона потемнело в глазах. Где достать столько денег?!

– Отплываем завтра утром, – прибавил капитан и, давая понять, что разговор окончен, повернулся к ним спиной.

– Это очень много? – спросила Катарина.

– Да, очень.

– Как же быть?

– Не знаю.

Взгляд Рамона застыл. Он не видел никакого выхода, кроме… Единственными ценными вещами, которые он мог продать, были тяжелый серебряный крест и цепь.

Катарина смотрела ему в лицо глубоким, пытливым женским взглядом. Она знала и верила, что Рамон ее любит, ибо только любовь могла толкнуть его на то, что он совершил. Несмотря на это, в его душе продолжалась борьба, и Катарина не могла отогнать тревогу, поневоле омрачавшую ее счастье. Об остальном она не думала. Ни о том, что сбежала из монастыря, ни об отце, ни о столь поспешном, бездумном и безоглядном решении отдаться Рамону.

Он вошел в первую попавшуюся ювелирную лавку и молча протянул хозяину цепь с крестом. Торговец взвесил крест и прищелкнул языком. Он не выразил удивления – после массовых расправ над католическими священниками такие вещи часто попадали в его руки.

Получив плату, Рамон и Катарина поспешно покинули лавку. Молодой человек пересчитал деньги и вздрогнул. Этого было мало! Между тем и капитан корабля, и ювелир обманули Рамона: первый запросил слишком высокую цену, а второй заплатил за крест куда меньше, чем следовало.

– Не хватит, – сдавленно произнес Рамон и тут же добавил: – Ничего. Во всяком случае мы сможем поужинать и снять комнату для ночлега.

Они так и сделали. Рамон не стал мелочиться и заказал обильный, если не сказать роскошный ужин: свинину в горшочках, бланманже, сыр, бобы, хлеб и марципановые пирожные. Они поели, а потом поднялись в отведенную им комнату.

Рамон тут же обнял Катарину в безумном порыве; ему чудилось, что он тонет в таинственной, темной, болезненной и сладостной глубине своих желаний. Это была уже не робкая мольба о прикосновении, а властная, настойчивая мужская страсть. Катарина вновь отдалась ему, немного испуганная тем, как грешно, бесстыдно и жарко они наслаждались друг другом. Столь долго сооружаемая плотина рухнула, и поток плотских желаний было уже не остановить.

Потом Рамон лежал и размышлял, глядя в потолок. Сеньора Хинеса оказалась права: один грех порождает другой – и так до бесконечности! Он думал о монастырской сокровищнице, ключ от которой все еще был при нем. Вряд ли мятежники (даже если они ворвались в монастырь) смогли обнаружить тайник. Аббат Опандо не выдал бы его местонахождение под самой жестокой пыткой, а больше о нем никто не знает. Никто, кроме него, Рамона Монкада. Он вернется в монастырь, улучив момент, спустится в подземелье, отодвинет одну из плит в полу, откроет сундук и возьмет немного золота, а потом незаметно исчезнет. И будет навечно придавлен своей греховной сущностью, и никогда не сможет стать подлинно свободным, никогда не изведает чудесной умиротворенности души, блаженного сердечного покоя.

Рамон взглянул на Катарину. Да, он сделает это ради нее, ради изящно изогнутых линий ее тела, ради глубины взгляда и блеска улыбки, ради всего того, что он, одинокий и несчастливый, отыскал в ее нежном, любящем, искреннем сердце. Страшно, когда любовный порыв дает начало преступлению, но тогда, чтобы не совершить второго, нужно отказаться от первого. Третьего не дано.