Я знала, что для меня важнее всего. Я не хотела быть просто хорошо одетым украшением Белого дома, которое только и делает, что появляется на вечеринках и разрезает ленты. Я хотела трудиться ради важной цели. Первой моей настоящей целью, решила я, будет огород.

У меня никогда не было огорода, но благодаря Сэму Кассу и нашим совместным усилиям по оздоровлению рациона семьи я знала: клубника созревает в июне, чем темнее листья у салата-латука, тем больше в них полезных веществ, и сделать в духовке чипсы из кейла[148] – не так уж трудно. Я посмотрела, как мои дочери едят салат из весеннего горошка и макароны с цветной капустой и сыром, и поняла, что до недавнего времени бо́льшая часть наших знаний о еде приходила из рекламы всего упакованного, замороженного или иным образом обработанного для удобства. Пищевая промышленность продает товары через трескучие джинглы[149] или упаковку, рассчитанную на измученного родителя, мчащегося через магазин. Никто не рекламирует свежую, здоровую пищу – приятный хруст свежей моркови или несравненную сладость помидора, сорванного прямо с куста.

Моим ответом стал огород на территории Белого дома, и я надеялась, это даст сигнал к началу чего-то большего. Администрация Барака сосредоточилась на том, чтобы сделать систему здравоохранения доступнее, а я с помощью огорода параллельно транслировала послание о здоровом образе жизни. Стартовый тест, пробный запуск, который должен был определить, чего я могу добиться в качестве первой леди. Я хотела буквально обрести почву под ногами на этой новой должности. Огород должен был стать своего рода открытой мастерской – местом, где дети могли узнать что-то новое о выращивании овощей. На первый взгляд мой огород казался простейшим и аполитичным, безобидным и невинным предприятием первой леди с лопатой. Это нравилось советникам Западного крыла Барака, которые постоянно беспокоились об «оптике», то есть о том, как все воспримут люди.

Но дело было не только в этом. Я планировала использовать огород в качестве стартовой площадки для масштабного разговора с родителями о питании, особенно в школах, что в идеале привело бы к обсуждению того, как производится, маркируется и какое влияние на наше здоровье оказывает пища. Затрагивая эти темы в Белом доме, я бросала неявный вызов гигантским корпорациям пищевой промышленности и производства напитков и тому, как они десятилетиями вели свой бизнес.

По правде говоря, я не знала, как все это сделать, – но хотела выяснить. Поэтому поручила Сэму Кассу, который присоединился к персоналу Белого дома, первые шаги.

Мой оптимизм могла умерить только политика. Теперь мы жили в Вашингтоне, где постоянно шла уродливая борьба красных против синих, которой я годами старалась избегать, даже когда Барак решил работать внутри нее. С тех пор как он стал президентом, это противостояние практически управляло каждым его днем. Неделями ранее, перед инаугурацией, консервативный радиоведущий Раш Лимбо прямо заявил: «Я надеюсь, Обама потерпит неудачу». Я с ужасом наблюдала, как республиканцы в Конгрессе последовали его примеру и стали подвергать сомнению каждое усилие Барака остановить экономический кризис, отказываясь поддержать меры, которые сократят налоги и сохранят или создадут миллионы рабочих мест. В день его вступления в должность, согласно некоторым данным, американская экономика рушилась так же быстро – или даже быстрее, – чем в начале Великой депрессии. Только за январь мы потеряли почти 750 000 рабочих мест. Пока Барак призывал партии к сотрудничеству, взывал к мысли, что в душе американцы едины, а не разобщены, Республиканская партия предпринимала все усилия, чтобы доказать его неправоту, – даже перед лицом страшной национальной катастрофы.

Об этом я и думала вечером 24 февраля, во время обращения Барака к членам Конгресса на совместном заседании палат. На этом мероприятии недавно вступивший в должность президент в зале Палаты представителей произносит речь, столь же значимую, как ежегодное послание «О положении страны». Это выступление – возможность озвучить свои цели на предстоящий год судьям Верховного суда, членам администрации, военным генералам и членам Конгресса, кроме того, речь транслируется в прямом эфире в прайм-тайм. Традиционно во время выступления законодатели устраивают шоу, выражают согласие с президентом или неодобрение, либо вскакивая на ноги в продолжительных овациях, либо угрюмо оставаясь на своих местах.

В тот вечер я сидела на балконе между четырнадцатилетней девочкой, которая написала сердечное письмо президенту, и обходительным ветераном войны в Ираке. Мы ждали приезда моего мужа. Мы видели бо́льшую часть зала. Это необычный взгляд на руководителей нашей страны с высоты птичьего полета – океан белых мужчин в темных костюмах. Отсутствие этнического многообразия, честно говоря, постыдное для современной мультикультурной страны, бросалось в глаза. Драматичнее всего это сказывалось на республиканцах. В Конгрессе заседало всего семь цветных республиканцев, среди них ни одного афроамериканца и только одна женщина. В целом четыре из пяти членов Конгресса были мужчинами.

Через несколько минут зрелище началось раскатом грома – стук молотка и призыв сержантов к оружию. Толпа встала и аплодировала более пяти минут кряду, пока избранные лидеры проталкивались ближе к проходу. В центре бури, окруженный группой агентов службы безопасности, перед пятящимся оператором, шел Барак. Он пожимал руки и сиял улыбкой, медленно пробираясь через зал к подиуму.

Я видела этот ритуал много раз по телевизору, в другое время и с другими президентами. Но, когда я смотрела на мужа, стоящего внизу, среди толпы, внезапно осознала реальность объема его будущей работы и того факта, что ему предстоит завоевать расположение больше половины Конгресса, чтобы ее выполнить.

Речь Барака была подробной и отрезвляющей. Он признал плохое состояние экономики, продолжающиеся войны, угрозу террористических атак и гнев многих американцев, считающих, что правительство несправедливо помогает банкам – виновникам финансового кризиса. Барак старался быть реалистом, но не упустил случая дать своим слушателям надежду, напомнив о стойкости нашей нации, о нашей способности восстанавливаться после трудных времен.

Я видела с балкона, что члены Конгресса из числа республиканцев бо́льшую часть времени упрямо и рассерженно просидели сидя, скрестив руки на груди и нарочито нахмурившись. Они выглядели словно дети, которые не добились своего. Я поняла, что они воспротивятся любым действиям Барака, хорошо это для страны или плохо. Они будто забыли, что до хаоса нас довел именно президент-республиканец. Казалось, больше всего на свете они просто желали Бараку потерпеть неудачу. Клянусь, наблюдая за ними со своего места, я не понимала, как ему со всем этим справиться.

В детстве я смутно представляла себе, что такое «лучшая жизнь». Ходила в гости к сестрам Гор и завидовала тому, сколько у них было места – их семье принадлежал целый дом. Я думала, если моя семья сможет позволить себе машину получше, это будет кое-что значить. Я не могла не замечать, у кого из друзей было больше браслетов или Барби, чем у меня, или кто покупал одежду в торговом центре, а не сшитую мамой по выкройкам из журнала Butterick[150]. В детстве вы учитесь сравнивать задолго до того, как понимаете размер или ценность. Но, в конце концов, если вам повезет, вы узнаете, что сравнивали совершенно неправильно.