И все же сквозь огонь она смогла кое-что разглядеть. Совершенно незнакомая комната. И какой-то человек, выходящий из нее прочь.

– Помоги! – беззвучно шепнули губы Фионы, проталкивая слова сквозь боль и отчаяние. – Не оставляй меня здесь… Не уходи без меня… Не уходи!!!

Он обернулся – незнакомый парень лет двадцати, пораженно взглянул на нее. Но пламя поглотило комнату, и незнакомец сгинул, ничего не успев предпринять. Именно после этого кошмара, когда она очнулась, боль растворилась, тело словно отторгло ее, выключило, чтобы спастись. Сработал внутренний защитный механизм. Слишком уж сильной она была, сводящей с ума, сжигающей заживо…

Рядом завозился Костолом – видимо, готовился к перевязке.

Боится Храмового, старается изо всех сил.

Чтобы вас обоих зверье сожрало… Большую часть жизни провела в Убежище, а ни одного друга или подруги так и не завела. Настя-Язва не в счет, общалась с нею скорее из-за контраста. Злая, жестокая, язвительная. Нередко остроумная. Яркая. Она всегда привлекала внимание. А остальные не люди – серые тени. Зачем они живут? Дышат этим воздухом? Переводят пищу? Изнашивают одежду? Совершают кучу бессмысленных телодвижений? Они не верят в завтрашний день. Все давно смирились, что этого завтра не будет, но все еще копошатся, влачат жалкое существование и ничего не делают, чтобы полноценно прожить день сегодняшний. Ее отец, уж на что нелюдимый человек, и то изредка читал книги в местной библиотеке – комнатке, специально отведенной под читальню. Отец говорил, что это издержки телевизионного воспитания – видеоряд воспринимается легче, чем текст книги, над которым еще нужно напрячься, увидеть описываемые образы, а люди всегда предпочитают легкие пути. Зомбоящик промыл мозги не одному поколению перед Катаклизмом. Так что в читальню, кроме нее, матери и отца, заглядывали всего пара человек. Ах да, сам Храмовой тоже почитывал. И Боров, как ни странно. Покойный Боров. Его смерть маму не спасла…

Господи, что же она натворила… Это ведь она так хотела вырваться в большое метро, где обитают не эти пять десятков недобитков, а настоящие люди с настоящими проблемами. Это ведь она настояла уйти тогда, хотя отец был не готов. Она всегда была упряма, слишком упряма, но всю жизнь это сходило ей с рук. Дочь Грешника – никто не смел ее трогать, даже Храмовой, хотя и не скрывал своей мужской заинтересованности. Девочка давно превратилась в женщину – хорошо сложенную благодаря физическим упражнениям, которыми ее каждый день заставлял заниматься отец. Больше никого не заставлял, только ее, но Фионе это было даже в охотку. Работа со штангой, приседания, бег, удары по боксерской груше – зал Убежища был неплохо оснащен.

И она не понимала тех, кто воротил нос от тренажеров. Чем еще занять время? Хозработы ее, понятное дело, не касались. Книги, семья, тренировки. И беспросветное будущее. Ей давно уже пора было подыскать себе пару, и не только потому, что отец с матерью ей об этом напоминали, она и сама прекрасно осознавала, что вечно в девках сидеть – молодость профукать. Мать сетовала, что она слишком разборчивая, слишком привередливая. Но ни один из обитателей Убежища ее не интересовал ни как мужчина, ни как личность. Нельзя же жить с человеком, которого абсолютно не уважаешь, чье мнение тебя совершенно не интересует… Еще мать говорила, что она идеалистка, а в жизни все гораздо проще и сложнее одновременно, что большинство живет по принципу – стерпится-слюбится, потому что вдвоем, даже если человека не любишь, одиночество все равно переносится легче. Но Фиона таких доводов не принимала. Ни сердцем, ни умом.

Нет, все-таки один был. Валентин. Неглупый, начитанный, всего на десять лет старше нее, с ним у нее могло сложиться, да и он неровно к ней дышал… Даже удивительно, что его родным братом был недалекий, скудоумный Увалень. Как же они непохожи друг на друга… И он же оказался одним из немногих, кто набрался духу уйти из Убежища. Подговорил еще одного приятеля, но выдал себя раньше времени, приготовления к побегу были слишком явные… Одежда, сухпаек, оружие… Если бы хоть сталкером был, но нет. Очень неосмотрительно. Взяли их прямо в жилище. Завхоз и донес. На собственного племянника. Тупая скотина… Думал, что его родственника Храмовой пощадит, погрозит пальцем и отпустит с миром. Не отпустил. Закон для всех один. Закон Храмового. Отец казнил их обоих, всадил по пуле в лоб. Она не видела, не пошла на это смотреть. И до сих пор не могла простить отцу, что не вмешался, выполнил работу без малейших колебаний… Но он всегда убивал легко. А когда их втроем взяли в дежурке, этот моральный урод Головин еще посмел обвинять отца, хотя тот, кто отдал приказ о казни, стоял рядом.

Проклятый Храмовой.

Этот бункер достался ему на халяву. Есть такие баловни судьбы – родиться в зажиточной семье, выучиться в престижной школе, получить по блату работу с барского плеча папашки, преуспеть в жизни, не ударив и пальцем о палец… Таким был Храмовой. Сеть компьютерных магазинов досталась ему в готовом виде, выкупил отец, владелец банка. А бункер перешел в наследство от бывшего приятеля Муханова: этот чудак, весьма преуспевающий в прежней жизни, все свое состояние вгрохал, чтобы переоборудовать какие-то старые катакомбы в хорошо оснащенное убежище, рассчитанное на долговременное автономное проживание. Ирония судьбы – хозяин умер на пороге убежища, и его захапал Храмовой… Мутантов еще тогда не было, буквально в ста метрах от цели столкнулись со стаей обыкновенных собак… голодных, одичавших и озверевших до полной потери страха перед человеком. Мир изменился, и человек перестал быть для них хозяином. Фи тогда было всего шесть, и она хорошо запомнила нападение, весь тот ужас, когда псы рвали людей на части… От них отбились, и не в последнюю очередь благодаря отцу…

Храмовой приходил сюда уже дважды. Костолом держал ее под одеялом раздетой догола не только из-за того, чтобы легче было обрабатывать ожоги. Демонстрировал хозяину. Да и самому Костолому доставляло удовольствие ее разглядывать, пока Храмового не было рядом. Жуткие ожоги его не смущали. Сама-то Фи не видела, не могла поднять веки. Но слышала, как о ней говорят. А вот Храмовой нос воротил. Собрался ждать, пока на ней все заживет. И пока она придет в себя. Если бы смогла, рассмеялась бы ему в лицо. Не положи Храмовой на нее глаз, Костолом уже использовал бы ее… по назначению, как обычно они выражаются, эти скоты. Просто трахал бы в перерывах между перевязками, как живую, бессловесную, покорную куклу. Он об этом часто рассуждал вслух, когда был уверен, что его никто не слышат. Дурацкая привычка – разговаривать с самим собой. Но зато теперь она отлично знает обо всех его гаденьких желаниях и подленьких мыслишках. Новость о том, что она изуродована, оставила Фи равнодушной. Гибель мамы… Слишком сильный стресс пришлось пережить, не до красоты. Теперь она морально готовилась лишь к тому, чтобы удушить эту тварь, как только у нее появится такая возможность… Лучше, конечно, Храмового. На худой конец – и Костолом сойдет…

Что там за шум, за дверью?

Мысли Фи сбились, она прислушалась.

Судя по шарканью и скрипу, Костолом тоже решил выяснить причину суеты.

– Чего это вы тут… а, проводку тянете. А че, Микса, обрыв так не нашли?