– Да, ты именно такая, Линь Юнь. Если ты на что-то нацелишься, все остальное не имеет для тебя никакого значения.

– Я так приставала к солдату, что он наконец сдался. «Хорошо, но оторвать голову трудно. Я лучше ее выстрелю». Он вставил патрон в магазин, вышел с автоматом на улицу и выстрелил в воздух, а затем указал на выброшенную стреляную гильзу и предложил мне ее взять. Но я лишь уставилась на него широко раскрытыми глазами. «Куда подевалась пуля?» «Она улетела, высоко в небо», – сказал солдат. «А звук после выстрела – это сделала голова, когда улетала?» – спросила я. «Ты очень сообразительная девочка, Юньюнь», – сказал солдат. Затем он снова прицелился в небо и выстрелил, и я снова услышала свист летящей пули. Солдат объяснил, что пуля летит очень быстро и может пробить стальную пластину. Я погладила теплый ствол автомата, и тотчас же все оружие, которое я придумала в своей голове, стало слабым и беспомощным. Настоящее оружие, лежавшее передо мной, обладало неудержимой притягательной силой.

– Суровые вояки находили восхитительным то, что маленькой девочке нравится оружие, поэтому и дальше развлекали тебя им. В те времена учет боеприпасов был не такой строгий, и многие солдаты, увольняясь из армии, прихватывали с собой десятки боевых патронов. Так что тебе было с чем играть. Наконец дошло до того, что тебе позволили выстрелить самой; сначала тебе помогали держать тяжелый автомат, но затем ты уже справлялась сама. Узнав обо всем, я не придал этому особого значения, и к концу летних каникул ты уже самостоятельно ложилась на огневой рубеж и стреляла из автомата очередями.

– Я держала автомат и чувствовала, как он вибрирует при стрельбе, в то время как другие девочки убаюкивали кукол. Потом я увидела на стрельбище ручной пулемет. Мне звуки его выстрелов принесли радость, а не боль… К концу лета я уже не зажимала уши при взрыве гранаты и выстреле из безоткатного орудия.

– Позднее я часто на каникулы брал тебя с собой в боевые части, в первую очередь для того, чтобы проводить с тобой больше времени, но также потому, что, хотя я и не считал армию подходящим местом для ребенка, на мой взгляд, ничего плохого там с тобой произойти не могло. Но я ошибался.

– На протяжении всех каникул я постоянно общалась с оружием, поскольку солдаты с удовольствием давали мне поиграть с ним. Другим подросткам приходилось довольствоваться игрушечными пистолетами и автоматами, но я имела возможность играть с настоящим оружием, поэтому все с удовольствием учили меня стрелять – лишь бы никому не было плохо.

– Точно. Помню, это было вскоре после того, как была создана морская пехота, тогда постоянно проводились боевые стрельбы, и ты смотрела, как ведут огонь тяжелые орудия. Танки, самоходки, корабли. Ты стояла на возвышенности на берегу и смотрела, как боевые корабли обстреливают побережье, а бомбардировщики сбрасывают вереницы бомб на морские цели…

– Но самое большое впечатление, папа, на меня произвел огнемет. Я с восторгом смотрела на то, как шипящая струя пламени оставила на берегу огненную лужу. Полковник морской пехоты сказал мне тогда: «Юньюнь, знаешь, какое оружие на поле боя самое страшное? Не пушка, не пулемет, а вот эта штука. На южном фронте одного моего товарища облила огненная струя, у него тотчас же обуглилась кожа, и дальше наступил ад наяву. В полевом госпитале, когда его оставили одного, он достал пистолет и оборвал свои мучения». Помню, какой я видела маму в госпитале: кожа покрыта язвами, почерневшие пальцы так распухли, что она уже не могла взять пистолет… Одних подобный опыт навсегда отвратил бы от оружия, но другие, наоборот, прониклись бы тягой к оружию. Я относилась к последним – на меня эти устрашающие орудия оказали неудержимое воздействие, пьянящее, словно наркотик.

– Я понимал, какое воздействие оказывает на тебя оружие, Линь Юнь, но не придавал этому особого значения. По крайней мере, до тех учений на полигоне на берегу моря, в ходе которых пулеметный взвод вел огонь по целям на воде. Упражнение это было трудным, поскольку мишени качались на волнах, а сошки ручных пулеметов проваливались в глубокий песок, поэтому результаты стрельб были неважные. И тогда капитан, командовавший взводом, воскликнул: «Стыд и позор! Вы только посмотрите на себя! Даже маленькая девочка справится с этим лучше вас! Юнь, подойди сюда и покажи этим недотепам, как нужно стрелять!»

– И я легла на песок и расстреляла два магазина патронов. Поразив все мишени.

– Я смотрел на пулемет, равномерно пульсирующий в твоих нежных слабых руках, руках двенадцатилетней девочки. Пряди волос у тебя на голове тряслись в ритме сильной отдачи, в детских глазах отражались вырывающиеся из дула вспышки, на лице застыло выражение восторженного возбуждения… Мне стало страшно, Линь Юнь, по-настоящему страшно. Я не мог сказать, когда моя дочь стала такой.

– Ты утащил меня прочь. Утащил под восторженные крики солдат, гневно бросив им: «Впредь не позволяйте моей дочери прикасаться к оружию!» Впервые я увидела тебя таким разъяренным, папа. С тех пор ты перестал брать меня с собой в войска, стараясь проводить больше времени со мной дома, хотя это и сказывалось отрицательно на твоей карьере. Ты познакомил меня с музыкой, живописью, литературой, сначала поверхностно, затем все более и более углубленно, открывая мне прелести классического искусства.

– Я хотел развить у тебя нормальное эстетическое восприятие, побороть нездоровое увлечение оружием.

– Ты великолепно поработал, папа. Ты был единственным, у кого это получилось. Твои товарищи ничем не могли тебе помочь. Я всегда восхищалась твоей эрудицией, и я не могу выразить словами, насколько признательна тебе за потраченные на меня усилия. Но, папа, сажая у меня в сердце этот цветок, посмотрел ли ты, какая там почва? Ничего изменить уже было нельзя. Да, в своем восприятии музыки, литературы и живописи я превосходила большинство своих сверстниц, однако главным для меня было то, что это помогало в полной мере восхититься красотой оружия. Я поняла, что красота, какой ее понимает большинство людей, на самом деле является чем-то хрупким и беспомощным. Истинная красота должна держаться на внутренней силе и развиваться через чувства, родственные ужасу и жестокости, от которых можно подпитываться силами или принять смерть. И в оружии эта красота выражена в полной мере. С той поры – пожалуй, это произошло в старших классах школы – мое очарование оружием поднялось до уровня эстетики и философии. И ты не должен переживать из-за этой перемены, поскольку в значительной степени поспособствовал ей.

– Линь Юнь, но как ты сделала этот шаг? Оружие способно сделать человека бесчувственным, но может ли оно свести его с ума?

– Папа, к старшим классам школы мы с тобой проводили вместе все меньше и меньше времени. А после того как я поступила в военный университет, у нас осталось еще меньше возможностей для общения. Ты даже не представляешь, сколько всего произошло за это время. Например, был один случай, связанный с мамой, о котором я тебе никогда не рассказывала.

– С мамой? Но ее же больше десяти лет как не было в живых.

– Совершенно верно. Но этот случай оказал на меня колоссальное воздействие.