Питер кивнул:

– Наверно, так он пытался сплотить нас как семью, но это имело противоположный эффект. Между нами стало развиваться соперничество. Мы считали, что приз победителю – его любовь. Это было мучительно. И, помимо всего прочего, меня замучили угри. Я просил Джулию порекомендовать мне какой-нибудь крем. Она дала мне крем, а вечером мы играли в слова. Противные прыщи постоянно… «Прыщавятся», – сказал я, полагая, что одержал победу. Но Джулия вставила слово «Питера». «Противные прыщи Питера постоянно прыщавятся». Отец захохотал и обнял ее. Принялся нахваливать. Он одержала победу.

Гамаш мог это представить. Молодой, неловкий, полный честолюбивых устремлений Питер. Преданный сестрой, осмеянный отцом.

– И тогда вы замыслили месть, – сказал Гамаш.

– Я написал эти слова на стене кабинки. Боже мой, не могу поверить, что сделал это из-за какой-то дурацкой игры. Из-за слова, которое вырвалось у Джулии. Возможно, она и не имела в виду ничего дурного. Это было дурачество. Чистой воды.

– Почти всегда так и случается, – сказал Гамаш. – Такая ерунда, что ее никто и не замечает. Такая мелочь, что никто и не видит, как она возвращается, пока она не сокрушает тебя.

Питер вздохнул.

Они стояли на вершине рю Дю-Мулен. Издалека до них доносился мягкий, мелодичный поначалу звук скрипок. Рядом со сценой Рут размахивала своей корявой клюкой, неожиданно делая это в такт музыке. На сцене стояли танцоры. Впереди дети, женщины во втором ряду, мужчины в третьем. Музыка набирала темп и энергетику, и ноги танцоров работали со все большей исступленностью. Еще через минуту-другую смычки пилили струны чуть не с маниакальной скоростью, руки скрипачей мелькали как заведенные, и танцоры в унисон ударяли ногами по полу. Но это был не традиционный ирландский танец, когда верхняя часть тела остается неподвижной, а руки висят как плети вдоль боков. Эти танцоры под клюкой Рут Зардо скорее напоминали дервишей, которые танцевали, кружились, гикали и смеялись. Но неизменно подчинялись ритму. Их ноги сотрясали сцену, вибрация проникала в землю и через нее передавалась всем жителям деревни, достигала вершины Дю-Мулен, и Гамаш с Питером ощущали ее своим телом.

Потом все прекратилось. И наступила тишина. Но сразу за этим последовал смех и аплодисменты, заполнившие тишину.

Питер и Гамаш спустились к сцене как раз к началу финального выступления чечеточников. Выступал класс восьмилетних ребятишек. И Рейн-Мари. Скрипачи наигрывали медленный ирландский танец, а ноги у танцоров заплетались одна за другую. Один маленький мальчик подобрался к краю сцены, вытанцовывая в одиночестве. Рут пыталась руководить его движениями с помощью своей клюки, но он не обращал на нее внимания.

В конце Гамаш устроил им долгую овацию, и к нему присоединились Клара, Габри и – последним – Питер.

– Ну так что скажете? – спросила Рейн-Мари, когда нашла их за столом на улице. – Только честно.

– Это было блестяще. – Гамаш обнял ее.

– Я чуть не плакал, – признался Габри.

– У меня получилось бы и лучше, если бы пятый номер не захватил всю сцену, – прошептала Рейн-Мари и показала на сияющего мальчика.

– Отшлепать его? – спросил Гамаш.

– Ты уж лучше подожди, когда этого никто не будет видеть, – посоветовала ему жена.

Мальчик под номером пять, сидевший за соседним столом, тут же опрокинул бутылку колы в одну сторону, солонку в другую. Его мать заставила его взять щепоть соли и бросить через плечо. Гамаш наблюдал с любопытством. Питер принес тарелку гамбургеров с тонко нарезанной ягнятиной и початки кукурузы, а Оливье поставил на стол поднос с пивом и ярко-розовым лимонадом.

– Бога ради, qu’est-ce que tu fais? Тут повсюду муравьи, а подожди еще немного – прилетят осы и ужалят тебя.

Мама взяла номер пять за руку и потащила за другой столик, оставив загаженный стол – пусть кто-нибудь другой убирает.

– На эту неделю все возвращаются, – сказал Оливье, сделав большой глоток холодного пива и оглядывая собравшихся. – Они приезжают перед Днем Иоанна Крестителя и остаются до Дня Канады.

– А как вы отмечали День Иоанна Крестителя на прошлой неделе? – спросил Гамаш.

– Скрипачи, чечеточники и барбекю, – ответил Габри.

– А номер пять не местный? Что-то я не видела его раньше.

– Это кто? – спросил Оливье.

Рейн-Мари кивнула в сторону своего маленького коллеги, и Оливье рассмеялся:

– Ах этот! Он из Виннипега. Вы его называете номер пять? Мы его называем Болван.

– Для простоты, – сказал Габри. – Это как Шер или Мадонна.

– Или Габри, – подхватила Рейн-Мари. – А знаете, я никогда прежде не слышала имени Габри. Это сокращенное от Габриэль?

– Да.

– Но разве большинство Габриэлей не зовутся Габи?

– Я не принадлежу к большинству Габриэлей, – сказал Габри.

– Извините, mon beau. – Рейн-Мари погладила его по руке, чтобы успокоить обиженного Габри. – Мне бы и в голову такое не пришло. Мне всегда нравилось имя Габриэль. Архангел.

Это до некоторой степени утешило Габри. Несколько мгновений Рейн-Мари представляла себе, как мощные крылья спускаются с небес и закрепляются на спине Габри.

– Знаете, у нас есть сын Даниель и дочь Анни. Мы выбирали имена, которые есть в английском и французском. Габриэль тоже из таких имен.

– C’est vrai, – сказал Габри. – Мне нравится Габриэль, но в школе меня все называли Габи. Мне это ужасно не нравилось. Так что я сам выдумал себе имя. Габри. Voilà.

– Трудно представить, что тебя называли Габи, – заметил Оливье с улыбкой.

– Я знаю, – сказал Габри, не обратив внимания на этот сарказм.

Но мгновение спустя он весело подмигнул Рейн-Мари, подтверждая тем самым, что его забывчивость или поглощенность собой напускные.

Они все посмотрели на Болвана, который облизнул свое мороженое, опять рассыпал соль и опять толкнул жестяную банку с колой по столу. Она проскользила по соли, но, дойдя до чистой поверхности, резко остановилась и опрокинулась. Мальчик начал плакать. Мать, успокоив его, взяла горсть соли и кинула через его плечо. На удачу. Гамаш подумал, что номеру пять могло бы повезти, если бы мать заставила его убрать за собой, а не перемещаться каждый раз на новое место, оставляя прежнее загаженным.

Гамаш взглянул на столик, оставленный ими ранее. И конечно, муравьи и осы роились у сладких лужиц колы.

– Гамбургер, Арман?

Рейн-Мари протянула еду мужу, но, увидев выражение его лица, опустила руку. Он что-то увидел. Она повернулась, однако ее взгляду предстал лишь пустой столик и несколько ос.

Но Гамаш видел убийство.

Он видел муравьев, ос, статую, черный орех, День Канады и его соседа в череде праздников – День Иоанна Крестителя. Он видел летние приработки, корысть и коварство, которое десятилетиями выжидало, чтобы нанести Джулии Морроу смертельный удар.