Обе стороны кровати украшали столики, на одном из них стояла белая миска с цветочным узором, наполненная благоуханной розовой водой. Выше висело овальное зеркало. На втором столике размещались лампа, серебряная тарелка с изюмом, графин с вином и серебряный кубок.

Все убранство было совершенно новым, явно подобранным специально для меня, и с трудом верилось, что я здесь не первая обитательница.

Елена продемонстрировала мне железную цепочку, свисавшую с потолка возле кровати, — если ее потянуть, то в комнатах прислуги звенел колокольчик.

— Спасибо, — сказала я, давая понять, что отпускаю служанку. — У меня есть все, что нужно. Теперь я хочу раздеться.

Легкая улыбка, ни разу не исчезнувшая с лица горничной во время нашего знакомства с домом, и сейчас не померкла. По-прежнему высоко держа лампу, Елена присела в поклоне, после чего вышла, прикрыв за собою дверь. Я постояла, прислушиваясь к шарканью ее туфель по мрамору, к скрипу двери, открывшейся, а потом закрывшейся в конце коридора.

Дзалумма расшнуровала мне рукава и лиф. Громоздкое платье с тяжелым шлейфом упало на пол, и я, обессилев, переступила через него с тихим стоном.

Потом, в одной тонкой сорочке, я присела на кровать и наблюдала, как Дзалумма тщательно складывает рукава, платье и устраивает их на полке просторного гардероба. Наконец она осторожно сняла с моих волос бриллиантовую сеточку и спрятала в сундук вместе с остальными драгоценностями. Тогда я села перед зеркалом и позволила распустить мне волосы. Я уставилась на свое отражение и увидела маму — молодую, испуганную, беременную.

Дзалумма тоже ее увидела. Она осторожно провела щеткой по моим волосам, а потом пригладила прядь свободной рукой. Каждый раз, касаясь щеткой волос, она нежно гладила меня ладонью, ей хотелось утешить меня, и другого способа она не знала.

Я обернулась к рабыне и подметила, что она держится в точности как я — с наигранной бравадой, — так мы хотели приободрить друг дружку.

— Если тебе что-то понадобится…— начала она.

— Мне ничего не нужно.

— …То я буду ждать за дверью.

— А после придешь? — спросила я. Несмотря на страхи, я обратила внимание, что Франческо не выполнил одной моей просьбы — не поставил в комнату лежанку для Дзалуммы. Хотя в богатых семьях было принято, чтобы слуги спали отдельно, Дзалумма всегда устраивалась на лежанке рядом с кроватью мамы на случай припадка. После смерти мамы присутствие Дзалуммы служило мне утешением. И сейчас, в этом холодном доме, она тоже могла бы меня утешить. Спальня слишком огромная, и кровать тоже. Я одна здесь не засну.

— Я приду, — тихо пообещала она.

— Жди, когда позову. — Я кивнула и отвернулась, чтобы она могла уйти.

Франческо появился через четверть часа. Робко постучал, но я не ответила сразу, и тогда он, приоткрыв дверь, позвал меня по имени.

Я сидела напротив камина, уставившись в огонь, — обхватила колени руками и прижалась к ним щекой, упираясь голыми ступнями в теплый шершавый гранит. Если бы я подвинулась чуть ближе, то жар обжег бы мне кожу, но он все равно не мог рассеять холода вокруг меня.

Я поднялась и подошла к мужу. По-прежнему одетый в темно-красный свадебный наряд, он мило, даже робко улыбался, и я остановилась в двух шагах от него.

— Праздник прошел хорошо. Думаю, гости остались довольны, а ты что скажешь? — спросил он.

— Да, — ответила я.

— Комнатами довольна?

— Они превзошли все мои ожидания.

— Отлично. — Он помолчал. — У меня для тебя подарок. — Он достал из кармана шелковый кисет.

Я протянула руку, взяла мешочек и долго возилась с тесемками: пальцы не слушались, онемев, словно я только что побывала в ледяной воде. Франческо тихо рассмеялся и развязал кисет. Содержимое выскользнуло мне на ладонь.

Это была дамская брошь. Массивное украшение из крупного, размером с желудь, граната, обрамленного мелким жемчугом, в серебряной оправе.

— Это… семейная реликвия, — пояснил Франческо, внезапно смешавшись, и сцепил руки за спиной. — Она принадлежала моей матери, а до того — моей бабушке.

Камень был мутный, тусклый. Ничем не примечательная брошь, разве только что очень старая. Каждая жемчужинка была в черном ободке, несмотря на то, что украшение явно совсем недавно почистили.

«Реликвия, — подумала я. — Для всех его невест».

— Спасибо, — натянуто поблагодарила я, собираясь с силами, чтобы вытерпеть жестокость, которая неминуемо должна была последовать.

Но произошло нечто совершенно невозможное и замечательное. Лицо Франческо по-прежнему ничего не выражало, только скуку. Он подавил зевок.

— Пожалуйста, — неуверенно ответил он. — Что ж, ладно. — Он начал озираться, а потом снова улыбнулся. — День выдался для тебя трудный, не сомневаюсь. Увидимся утром. Спокойной ночи.

Я уставилась на него, не веря своим ушам. Он пребывал в явном смятении, ему не терпелось от меня отделаться.

— Спокойной ночи, — ответила я.

Франческо ушел. Я быстро отложила брошь, прижалась ухом к закрытой двери и слушала, как он идет по коридору, как спускается по лестнице. Убедившись, что он ушел, я открыла дверь, чтобы позвать Дзалумму, и вздрогнула от испуга, увидев ее уже стоящей на пороге.

Взгляд ее был прикован к темной лестнице.

— Он вернется? — прошептала она.

— Нет. — Я затащила ее в комнату.

— Что случилось? — изумленно спросила рабыня, округлив глаза.

— Ничего.

Поняв, что сегодня от меня больше ничего не потребуется, я вдруг обессилела и едва добралась до кровати, прежде чем ноги совсем отказали. Я уселась, привалившись спиной к твердому деревянному изголовью, и, вытянув перед собой ноги, принялась рассеянно перебирать в руке розовые лепестки. Дзалумма наклонила графин с вином, наполнила серебряный кубок и протянула мне. Аромат вина показался мне на удивление приятным, хотя еще совсем недавно меня от него тошнило. Я сделала маленький, осторожный глоток и как следует распробовала вино — оно ничем не уступало тем прекрасным винам, что я когда-то пила в доме отца, и тем, что подавали у Медичи.

Впервые за весь день я расслабилась и наконец-то обратила внимание на Дзалумму. Она стояла возле кровати и хмурилась, не сводя с меня внимательных глаз — хотела удостовериться, что напиток мне не противен, что меня не стошнит. В этот день ее восточная красота проявилась особенно ярко. В последнее время черкешенка из-за всех волнений обо мне похудела, отчего еще больше выделились скулы на лице и темные раскосые глаза. Иссиня-черные волосы она тщательно заплела в косы и уложила их на затылке, прикрыв накидкой из светлого шелка; платье на ней было из шерсти сочного коричневого цвета и отделано по краю золотой ленточкой.

— Что он сказал? — Дзалумма не вытерпела моего долгого молчания.