class="p1">– Неужто вам и впрямь мнится, будто бы я при оружии явился к вам? – спросил Басманов, подавая вино.

– А ты при оружии? – вопрошал Иоанн, принимая чашу.

Фёдор мотнул головой да развёл было руками. Да государь лишь отмахнулся, поглядывая в чашу.

– Зелен ты, чертёныш басманский, – произнёс владыка. – Не научен при дворе, сразу видно. Никогда с ножом не расставайся, тем паче что нынче ты с самим государем в свойстве. Радуется сердце моё, глядя, сколь беспечно сердце твоё, что не видишь ты зависти и злобы в душах ближних твоих. Да токмо мне суждено, яко владыке и человеколюбцу, упредить тебя, Федь. Нету ни при дворе, ни во всём свете места, где бы не стоило держать за поясом али в сапоге верного клинка.

– Да что ж я, – хмуро произнёс Басманов, – к своему доброму царю и впрямь убийцей подлою пойду с оружием? А ежели бы рынды обыскали? От тут-то гнева праведного не избежать. И на кой же чёрт держать мне оружие при себе?

Иоанна позабавили премного слова опричника младого. Добрая улыбка озарила уста царя.

– Пущай и лукавишь, – ответил владыка, – для чего ж иначе вырядился ты скоморохом брехливым, как не с тем, чтобы безнаказанно царю врать? Право, пущай. От и скажи же, что всякий гнев мой праведен! Будто бы твой батюшка своими устами не поведывал тебе о самодурстве царском! Будто бы ни разу не слыхал, как народ мой несчастный и страждущий поносит меня, и поделом мне, пропащему грешнику! От давай, складывай, будто бы так оно и есть!

– Всё верно, государь, и нету силы мне лукавить да увиливать пред тобой, – ответил Басманов. – Сокрушался ты, добрый царь мой, что не взывает никто к милости твоей? От я падаю ниц пред тобой, молю прощения, не за себя, но за отца своего, ибо взаправду вероломно срывались с уст отца страшные слова, коим верить не надобно вовсе. Прощения молю, царе, ибо рассудок подлый всё путает, и яко мы, псы твои верные, слепы сердцем во службе тебе, будь и ты слеп к прегрешениям нашим, ибо блаженны убогие.

Иоанн глубоко вздохнул, проводя рукой по лицу.

«От же славная шавка, от же брехливая… А это мальчишка ещё на трезвую голову мелет… Не поверил бы, будто Басман не приучил щенка своего язык за зубами держать, ежели бы своими ушами не слыхивал…» – думалось царю.

– Просишь, будто бы нет милости моей к вам, будто бы доселе не был слеп и глух к склокам средь братии… – тяжело протянул Иоанн. Длань государева указала на чашу. –  Испей, – приказал владыка.

– За тебя, – тихо сказал опричник, – и за доброе сердце твоё, аминь.

То не было громким провозглашением, что разносились на гулких пирах, прорываясь чрез басистые раскаты смеха и грязной брани. В покоях будто бы сделалось столь тихо лишь ради тех добрых слов Фёдора. После того как верный слуга заверил добрые свои намеренья, испив из чаши государевой, лишь тогда владыка и сам испил чашу до дна.

– Славная медовуха, – молвил владыка, глядя куда-то за спину Басманова.

Опричник было даже оглянулся да не приметил никого. Углы, сокрытые полумраком, ежели и приютили какого нечистого духа, так то было сокрыто от глаз Фёдора.

– К чёрту, – процедил Иоанн, вдарив об стол, – поди, поди!

Царь взвёл руку в неясном жесте, который надобно было разгадать, да побыстрее. Ещё не разведав, с чем же просит государь, Фёдор встал да прикидывал, что же приказал владыка. Басманов был в растерянности, оглядываясь по сторонам, как вдруг уловил-таки подсказку. Отяжелевший взор владыки пал на пустую чашу, и ясно было опричнику, что нету никакой охоты царю вновь наполнить чашу сладким напитком.

– Принести чего? – вопрошал Басманов.

– Пошли кого-то, – ответил владыка, – неча тебе в таком наряде шляться да безоружным.

Фёдор усмехнулся да направился к двери.

– За чем послать? – вопрошал Басманов, приоткрывая дверь.

– Вырядился ты в бабское платье, да всяко пить будем по-мужски. Водки, – приказал Иоанн.

Фёдор с улыбкой обернулся к рындам, что сторожили опочивальню царскую. Хотел было опричник слово молвить, да ни к чему оно было: слышали сторожа волю царскую. Воротился Фёдор за стол к царю. Сидели владыка со слугой в тишине, и каждому на ум своё шло. Наконец раздались в коридоре шаги – то какой-то холоп, изловленный в сей поздний час, воротился с водкой. Фёдор принял тяжёлый кувшин и поставил на стол.

– Славный ты, Федя, славный, – произнёс Иоанн да супротив всякого порядка сам налил водку.

Первому – слуге, а опосля и себе. Наполнились чаши до самого краю. Басманов было хотел упредить жестом, ибо знал меру свою, да не смел сказать ни слова. Так и подняли чаши свои и опустошили зараз до дна. Едва отстранившись, Фёдор резко и жадно глотал воздух, чувствуя, как жар и пламень от питья выедает горло и нутро его. Владыка же, много более привыкший к безбожным попойкам безо всякой меры, лукаво поглядывал на слугу своего. Басманов сжал кулаки и вновь резко выдохнул, до последнего не явя собственной слабости.

Небеса робко светлели. До восхода оставалось чуть больше часу, когда государь сокрушённо взглянул на мутные холодные стёкла.

– Утомился, поди, – протянул Иоанн, взяв перо в руку. – Он всю душу изливал. И верно, что ж не излить, раз такою милостью одарён? Ничего, ничего… Потолкуем ещё по-свойски…

Опричник крепко спал, упившись водки выше всякой меры. Всяко на душе царской отчего было отрадно, и не столь тягостно, как если бы встретил он сию зарю в одиночестве. Посему порешил государь не будить опричника да не гневаться, когда верный слуга к должному часу не явится на службу. Дай бог, к полудню Фёдор хоть очи свои продерёт, пересилив глубокий пьяный сон.

Глава 7

Громом обрушился Алексей на дверь, молотя её рукою.

– Открывай, бредкая ты плеха! – грозился Басманов.

Едва приметил опричник, что дверь подалась, навалился со всей яростной силой своей да повалил дверь наземь. В ужасе взвизгнула Дуня, робко поджавшая ножки под себя. Сидела на ложе боярском да дрожала как осиновый лист.

Хмурый Басман уж огляделся, да сына нигде не видать. В злобе поглядел он на крестьянку, которая уж со страху и не знала, куда податься.

– Где Федька?! – рявкнул Алексей да замахнулся ручищею.

– Не ведаю, Алексей Данилович, помилуйте! – вскрикнула она, закрывшись руками.

Басманов со всей дури ударил по изголовью кровати.

– Это ещё что за околесицу ты мелешь, девка подзаборная?! – Алексей схватил Дуню за косы, с чего та пуще прежнего