Поклявшись жизнью дочери, что она говорит правду, Евгения призналась, что совершала ошибки в личной жизни, но все они объясняются ревностью. Вне всяких сомнений, Сталин к тому времени был уже в курсе всех ее любовных приключений. Евгения предложила принести жертву: «Пусть у меня заберут свободу, жизнь, но я не откажусь от права любить вас, как все остальные советские люди, которые любят страну и партию… Я чувствую себя как живой труп, – жаловалась Женя Ежова. – Что мне делать? Простите меня за это письмо. Я написала его в постели…»

Сталин не ответил.

Ловушка захлопнулась. Спасения ни для Евгении, ни для ее любимого Колюшеньки не было. 8 октября Лазарь Каганович написал черновик постановления политбюро по НКВД. 17 ноября комиссия политбюро осудила «очень серьезные ошибки в работе органов НКВД». Тройки, наводившие ужас на всю страну, были распущены. Сталин и Молотов подписали постановление. Тем самым они отрекались от террора и репрессий.

Ежов присутствовал на ноябрьском параде, но стоял на мавзолее не рядом со Сталиным, как раньше, а позади. Вскоре он вообще исчез. Его заменил Лаврентий Берия в синей фуражке и форме комиссара государственной безопасности первого класса.

Узнав, что Сталин приказал арестовать его друга, шефа украинского НКВД Успенского, карлик предупредил того об опасности. Успенский решил схитрить. Он инсценировал самоубийство и пустился в бега.

У Иосифа Виссарионовича были все основания подозревать, что Ежевика прослушивает и его телефоны.

Евгения Ежова по-своему, конечно, любила мужа, несмотря на многочисленные обоюдные измены, и обожала дочь Наташу. Поэтому была готова пожертвовать всем, чтобы их спасти. Ее подруга, Зинаида Орджоникидзе, вдова Серго, навестила опальную жену наркома в больнице. Она пошла на этот шаг, прекрасно зная, как к такому проявлению истинной дружбы и верности могут отнестись Сталин и Берия. Евгения передала с ней письмо для супруга. В нем она сообщала, что хочет совершить самоубийство, и просила принести снотворное. И предупредила, что примет лекарство, когда муж пришлет ей статуэтку маленького гнома. Ежов передал в больницу люминал, а через несколько дней приказал служанке отнести жене статуэтку. Этот гном, учитывая маленький рост самого Ежова, придавал трагедии элемент фарса. Возможно, Евгения выбрала гнома в качестве знака для совершения самоубийства, потому что он был подарком от дорогого Коли в начале их романа. После ареста Гликиной Евгения поняла, что ее тоже неминуемо схватят, и отправила мужу прощальное письмо.

19 ноября она приняла люминал, в 23 часа потеряла сознание. Ежов в это же время приехал в Маленький уголок, где его уже ждало политбюро вместе с Берией и Маленковым. Пять часов они беспощадно критиковали его за допущенные ошибки и перегибы. Евгения умерла двумя днями позже.

Ежов мрачно размышлял, что ему пришлось пожертвовать женой, чтобы спасти себя. Она вышла замуж за монстра, но умерла молодой, чтобы спасти дочь. В некотором роде Евгения Ежова выполнила материнский долг и частично компенсировала пустую и никчемную жизнь, которую вела.

Исааку Бабелю рассказали, что Сталин никак не может понять, почему она покончила с собой.

Девятилетнюю приемную дочь Ежовых Наташу взяла сестра Евгении. Потом ее отправили в один из мрачных детских домов, в которых воспитывались дети «врагов народа».

23 ноября, через два дня после смерти Евгении, Ежов вернулся в Кремль за очередной порцией критики. После четырехчасового разноса от Сталина, Молотова и Ворошилова он написал заявление с просьбой отставки с поста наркома НКВД. Сталин отставку принял. Ежов остался секретарем ЦК, наркомом водного транспорта и кандидатом в члены политбюро. Он по-прежнему жил в Кремле и бродил по аллеям старинной крепости, как крошечное привидение. Сейчас этот страшный человек наверняка испытал те же ощущения, что и его жертвы накануне ареста. «Друзья отвернулись от меня, как от прокаженного, – жаловался он. – Я никогда не догадывался, как много низости и подлости таится в этих людях». В репрессиях Ежов обвинял Сталина. Он приводил широко распространенное русское выражение: «Божья воля, царский суд». Себя он, конечно, считал царем, а Сталина – богом.

Утешение Николай Иванович Ежов искал в пьянках и бисексуальных оргиях. Этим он занимался на своей кремлевской квартире. Как-то вечером бывший чекист привел к себе двух собутыльников и любовников времен молодости. Всю ночь эта теплая компания пьянствовала и занималась гомосексуальной любовью. Племянники привозили Ежову женщин, но он вспомнил о своем былом увлечении – мужчинах. Приятель Константинов приехал к нему в гости с женой. Ежов станцевал с ней фокстрот, потом расстегнул брюки и изнасиловал. Следующей ночью, когда бедняга Константинов приехал вновь, они опять долго пили и танцевали под граммофон. Гость уснул, но проснулся, почувствовав что-то у себя во рту. «Я открыл глаза и увидел Ежова, который засовывал свой член мне в рот», – с отвращением рассказывал он. Полностью потерявший над собой контроль Ежевика безропотно ждал финала.

Сталин прозвал Лаврентия Берию Прокурором. 25 ноября он был торжественно назначен наркомом внутренних дел. Берия пригласил в столицу своих людей из Грузии. Уничтожив свиты старых большевистских князьков, Сталин сейчас для уничтожения Ежова был вынужден выписать в Москву банду Берии.

По иронии судьбы, приспешники Берии оказались намного образованнее Кагановича и Ворошилова, но образованность не является помехой для того, чтобы быть варваром. Взять хотя бы седого, обаятельного и утонченного Меркулова. Этот обрусевший армянин писал пьесы под псевдонимом Всеволод Рокк. Их ставили в московских театрах. Берию он знал по совместной учебе в Бакинском политехническом институте. В ЧК Меркулов вступил в 1920 году. Лаврентий Павлович, перенявший у Хозяина привычку давать всем клички, называл Меркулова Теоретиком.

Еще одним членом команды был Шалва Церетели, бывший грузинский князь. Впрочем, князей в Грузии так же много, как виноградников. Он был офицером в царской армии, затем вступил в Грузинский легион. Церетели имел благообразный вид респектабельного джентльмена. Он работал в особом отделе НКВД и состоял при патроне убийцей.

Особенно бросался в глаза 130-килограммовый Богдан Кобулов. Этот унизанный кольцами гигант был, по выражению знавших его людей, «самым отвратительным человеком на земле». Многим Кобулов напоминал медведя. Кавказец с мутными карими глазками был большим любителем хорошей жизни. Он обладал волосатыми руками, короткими кривыми ногами и щеголеватыми усиками. Кобулов относился к той породе бериевских мучителей, которые наверняка чувствовали бы себя в гестапо не менее уютно, чем в НКВД. За широкие плечи Лаврентий Павлович прозвал его Самоваром.

Своих жертв Кобулов избивал кулаками. Он прыгал на них и наваливался всем огромным весом. Его любимым орудием пыток была дубинка. По поручению Сталина Богдан Кобулов ставил у партийных руководителей жучки. Он заменил расстрелянного Паукера и стал придворным шутом.

После переезда в Москву прошло совсем немного времени, а Самовар уже доказал свою полезность. Во время одного из допросов в кабинете Берии заключенный неожиданно вскочил и прыгнул на наркома. Кобулов часто с удовольствием рассказывал, что произошло в следующее мгновение: «Я увидел шефа на полу. Тогда я прыгнул на этого типа и сломал ему шею голыми руками».