Она посмотрела на девочку-былинку. Та без устали прыгала на батуте и радостно хлопала в ладоши. Внезапно повернула голову и с интересом посмотрела на Изабеллу. Их глаза на секунду встретились, после чего девочка отвернулась и продолжала прыгать с еще большим усердием.

Нет, не невидима.

Люди могут ее видеть, но не хотят. Сознательно или бессознательно. Как будто ее присутствие здесь неуместно, как присутствие какого-нибудь вонючего, опустившегося наркомана. Но почему? Люди же смотрят на нее всегда, где бы она ни появилась.

Она почесала предплечья. Откуда этот зуд? Посмотрела – на обеих руках засохшие корочки длинных, крестообразных порезов. Под обгрызенными ногтями застряли крошки свернувшейся крови. Одна из ран начала слегка кровоточить.

К киоску идет тропинка. Изабелла повернулась на сто восемьдесят градусов – оказывается, тропинка начинается в роще. И еще одна, под прямым углом к первой, – начинается у озера, проходит через то место, где она стоит, и ведет в кемпинг.

Она стоит на перекрестке, и раны на руках зудят.

* * *

Карина, Стефан и Эмиль сидели, обнявшись, у кухонного столика. Изоляция на антресолях пока держится, но в дальнем конце кемпера потолок проело в нескольких местах.

Стефан нажал кнопку и погасил фонарик. Смотреть на оплавляющуюся, как восковая свеча, кофеварку, или как расползается впитавший в себя ядовитую жидкость коврик, связанный его матерью, – малоутешительное зрелище. Он обнял за плечи Карину и Эмиля. Эмиль прижал к животу своих зверушек и подтянул колени к подбородку. Карина положила голову Стефану на плечо.

Иногда перед сном Стефану мерещились кошмары. В юности, как правило, – Белый. Что бы произошло, если бы он поддался его молчаливому приглашению? После рождения Эмиля ему представлялись всевозможные несчастья, которые могут разрушить его семью.

Удивительна склонность мозга к самоистязанию… он мог лежать часами и представлять себе концлагерь, как их оттаскивают друг от друга под гудки паровозов на заснеженной станции. Или гонят по раскисшей дороге охранники, которым приказано их уничтожить. И мало того что сцены эти мучительны для него самого, его терзает стыд, что он даже в мыслях подвергает Карину и Эмиля таким мукам, хотя им, конечно, ничего про это не известно.

Единственное, что утешает в часы, когда он лежит без сна и у него перехватывает горло, – мысль, что, возможно, в этих кошмарах есть какой-то смысл. И смысл в том, что он должен быть готов к любому повороту судьбы. Если, не дай бог, случится что-то подобное наяву. Но того, что творится сейчас, он не мог себе представить даже в самых изощренных фантазиях. Этого сценария в его личном портфеле ужасов не было.

– Я люблю вас, – сказал он в темноту и услышал звон. Кислота разъела пластмассовый стаканчик, в котором стояли вилки и ножи, и они упали на мойку. – Вы мое счастье.

Карина прижалась потеснее.

– Папа, я боюсь, – Стефан даже не увидел, а почувствовал, как Эмиль поднял на него глаза.

В фильмах часто повторяется эпизод, который выводит Стефана из себя. Испуганный ребенок на первый взгляд в совершенно безнадежном положении говорит, что ему страшно, на что кто-то обязательно отвечает: «Its gonna be okay, I promise»[28]. Как поворачивается язык? Как можно врать ребенку, обещать невозможное?

– Мы с тобой, малыш. Мы все вместе.

Он опять зажег фонарик, и луч упал на построенную Эмилем крепость на столе.

– Эмиль?

– Да, мама?

– Откуда ты знал? Ну… что сюда придут?

Наступила тишина, нарушаемая только нескончаемым шумом дождя.

…скоро наша очередь…

…Стефану показалось, что жгучая боль в спине усилилась. Возможно, смертоносная кислота разъела всю изоляцию на антресолях, и им осталось жить несколько минут. Фаталистическое спокойствие, которое он пытался себе внушить, перешло в панику. Он с трудом удержался, чтобы не закричать.

…мы сейчас умрем, мы все сейчас умрем медленной и мучительной смертью, и на этом закончится наше существование…

Бежать, сражаться, бороться, отдать жизнь, сделать хоть что-то.

– Молли сказала.

– Молли сказала, что они придут?

– Да.

– И про дождь она сказала?

– Нет… она сказала… Это мы порезали шланги, – с трудом выдавил Эмиль.

С антресолей упала первая капля и попала на кубик лего. Шипы на глазах расплавились, и кубик съежился, как разогретый пластилин. Стефан сжал кулаки и проглотил слюну.

Пропан…

Что будет, если кислота разъест баллон? Какая разница… Металл баллона намного толще, чем обшивка вагончика, и даже если баллон взорвется, они к тому времени будут мертвы.

Даже Эмиль понял – и решил снять камень с души. И повесил голову от стыда. Еще этого не хватало…

Стефан погладил мальчика по голове.

– Не важно, малыш. Ничего страшного. Значит, Молли решила отрезать шланги?

– Она сказала, что так надо. Хотя… я же знал, что это нехорошо.

Стефан посмотрел на сына. Зажмурился и посмотрел опять. Лицо мальчика просветлело. Но нет… это не потому, что ему стало легче, – голос по-прежнему звучал жалобно, он словно просил прощения. Нет…

– Стефан… – прошептала Карина.

Он уже и сам видел. И слышал. Барабанная дробь дождя по крыше стихла. И в кемпере с каждой секундой становилось все светлее, будто кто-то медленно поднимал занавес.

* * *

Как гласит старинная народная мудрость: чтобы убедиться, спишь ты или нет, ущипни себя за нос. Но неужели и вправду был такой случай, чтобы некто заснул, во сне решил ущипнуть себя за нос – и на тебе, проснулся? Для теста на сон щипок так же бесполезен, как барометр для измерения уровня радиации. Если ты решил себя ущипнуть, значит, ты уже не спишь. Но странно: в случае с Дональдом этот прием оказался недооцененным. На него он возымел определенный эффект.

Он, конечно, не щипал себя за нос, но, по мере того как ядовитый дождь пробуравливал дыры в разделочной доске и на него то и дело попадали жгучие капли, Дональд начал сомневаться – может, он и в самом деле не спит? Укусы эти настолько болезненны, что впору вылезти из собственной кожи, и чувство это настолько сильно телесно, что невозможно представить, чтобы человек мог испытать такую боль во сне и не проснуться.

Конечно, невыносимо признаваться в собственной ошибке, да и бессмысленно – кому нужно его признание на краю могилы? Но он не спит. Он здесь, в чужом кемпере, сидит рядом со своей предательницей-женой и парой навозных гомосеков и ждет, когда и их, и его убьет этот сверхкислотный дождь. Со смеху умрешь.