Рис. 34. Человеческий мозг с областями Брока и Вернике, а также гомологичные им области мозга шимпанзе[34].

Но, наверное, самое интересное в том, что в обезьяньем мозге эти центры «проторечи» отвечают вовсе не за крик, как можно было бы подумать, а за… жесты49. Этот факт, к слову, установил легендарный первооткрыватель «зеркальных нейронов» Джакомо Риццолатти в совместном исследовании с профессором Университета Калифорнии в Сан-Диего Майклом Арбиба.

Теперь представьте себе, что такое жесты.

Когда вы жестикулируете, вы как бы рисуете вокруг себя некую модель реальности — «он», «я», «ему», «с ним», «туда», «сюда», «отсюда», «посмотри на меня», «я слежу за тобой» и т. д., — которую вы наглядно демонстрируете своему собеседнику.

Так что по мере формирования областей мозга, отвечающих за речь в нашем левом полушарии, мы начинаем соотносить эти две геометрии — устройство мира (знание того, как он, этот мир «работает», ощущается) и социального пространства.

Социальные взаимодействия вообще оказываются главным триггером развития левого полушария:

• прежде всего, названия предметов — ни одно из тех слов, которыми мы с вами пользуемся, не является нашим, мы его подслушали, поняли его функционал и, можно сказать, нацепили на своё ощущение того, что это слово для нас значит,

• но изначально наше мышление и наша речь предметно-конкретны — вот предмет, вот его название, — я тыкаю пальцем, гулю соответствующий звук, а мама мне этот предмет приносит,

• однако по мере уплотнения моих социальных контактов я начинаю предпринимать попытки понять, приспособить к своему опыту более абстрактные понятия.

Родителям, да и любому взрослому, очевидно, что такое «закатывать истерику», «вести себя некрасиво» (и вообще — «красивое», «некрасивое» и т. д.), «быть хорошим мальчиком», «держать себя в руках» и проч, и проч. Но что об этом знает годовалый или даже трёхлетний ребёнок?

Он просто плачет, в ужасе или от тревоги, испытывает радость, ему что-то приятно и т. д. — всё это его состояния. А те названия, которые мы для них используем, для него абсолютно непонятны — какой-то набор звуков, сопровождающих те или иные ситуации.

Ему ещё надо как-то осознать, схватить эти ситуации, чтобы понять, о чём, собственно, ему пытаются сказать взрослые.

И не нужно испытывать иллюзий — ребёнок не знает, что взрослые хотят ему что-то сказать. Надо хорошо понимать, что такое человеческая речь, чтобы в принципе пытаться угадывать смыслы в произносимых человеком звуках.

Так или иначе, здесь снова чрезвычайно важен диалог между полушариями:

• ребёнок правополушарно понимает, что что-то испытывает, что-то воспринимает, как-то действует,

• а его левое полушарие тем временем пытается ухватить название, которым это всё называется, — «истерика».

По сути, ему надо, с одной стороны, схватить образ момента, суть своего переживания, а с другой — нахлобучить поверх этого образа и всего происходящего с ребёнком в данную секунду соответствующую языковую конструкцию.

При этом ему пока с трудом даются и куда более простые, но всё-таки уже абстрактные вещи.

• Почему, например, «стулом» называется и та штука, в которую его сажают для приёма пищи, и та, которой пользуются родители, и та, которую он сам использует, усаживая своего медведя на игрушечный «стул»?

• Почему «белый медведь» тоже называется «медведем»? Мы-то привыкли к этой подмене. Но для ребёнка это два очень непохожих друг на друга существа, почему они оба «медведи»?

• Почему, наконец, «еда» и «питьё» бывают «взрослыми» и «детскими»? И мама с папой что-то пьют, и я пью — почему это разное? Я знаю, что есть «молоко», «чай», «компот», «сок», а что такое «взрослое питьё»?

Всё это ребёнок понимает исключительно в социальных ситуациях, или просто доверяя взрослым, или оценивая поведение других людей в тех или иных обстоятельствах.

И это осмысление опять-таки происходит в правом полушарии, в зонах, которые мы неслучайно называем «пространственными», а точнее — зонами, где мы учимся видеть отношение друг к другу тех или иных элементов.

В 2009 году группа итальянских нейробиологов под руководством профессора Альфредо Бран-куччи представила большое аналитическое исследование, в котором изучался корпус научных работ, посвящённых различным аспектам социальной коммуникации с точки зрения межполушарной асимметрии50.

Этот анализ убедительно показал, что наше с вами социальное поведение и в самом деле имеет в некотором смысле пространственную природу.

Исследователи объясняют это двумя причинами:

• прежде всего тем, что мы всегда воспринимаем ситуацию от первого лица, используя для этого функции картографирования и обращение внимания к местам в пространстве,

• а также тем, что мы постоянно устанавливаем своего рода границу между «я» и «другим» и как бы координируем эти отношения — «ближе», «дальше» и т. д.

Данные функции относятся к деятельности задней теменной коры правого полушария, где, судя по всему, постепенно происходит «социализация» сформировавшегося там изначально физического пространства.

Посредством языка левое полушарием лишь означивает и описывает это пространство, его социальную «геометрию»: ребёнок начинает понимать — это «моя комната», это «мой стул», это «моя чашка и ложка», а это «папино место», а «тут должна мама сидеть».

И если сначала это были просто привычки, то постепенно в этом ребёнок начинает видеть своего рода «пространственную логику».

При этом авторы данной работы отмечают, что хотя для формирования theory of mind[35] нам необходима двусторонняя нейронная сеть, то есть оба полушария, именно правополушарная активность является ключевой в формировании понимания того, что происходит с другим человеком.

По факту, мы видим, как происходит взаимообогащение структур, находящихся в правом и левом полушарии.

Мозг, по сути, нарабатывает новый функционал, специфичный для каждого из полушарий, что приводит к тому, что и отношения между полушариями становятся всё более сложными: его левая и правая стороны обмениваются результатами своего обучения, в результате чего уровней организации системы становится всё больше и больше.

Группа исследователей из Университета Калифорнии и Университета здоровья и науки в Орегоне под руководством Дэвида Грейсона провела масштабную работу по сопоставлению связности основных нервных хабов в детском и взрослом мозге, благодаря чему мы можем увидеть, как разрастается эта связь как раз в описываемых нами сейчас височнотеменных зонах (рис. 35)51.

Рис. 35. Межполушарная связность ключевых нейронных хабов мозга у взрослых (старше 25 лет) и детей (около 10 лет). Общая структура хабов и их связности оказалась практически идентичной, за исключением новоприобретаемых с возрастом связей, показанных на нижнем изображении.

Постепенно левое полушарие ребёнка с учётом развития речевых центров обретает всё большее и большее значение.

Это совершенно неудивительно, если учитывать тот факт, что взрослые делают всё возможное, чтобы наладить