— Ты меня слышишь? — заорала она ему в лицо, но он стоял, как статуя, не шевельнув ни единым мускулом. Инджи подошла к нему, обвила его руками и положила голову ему на плечо. Она знала, что служанки наблюдают за ней и сейчас позовут генерала и матушку, но ей было наплевать. Она понимала, что собаки недоуменно смотрят на них, что все во внутреннем дворике внезапно затихло, но ей было наплевать.

— Держи меня крепче, — пробормотала она, но ее слова были для него всего лишь дыханием на щеке.

1

Молчунья Эдит Берг… Молчаливая, как камень. Куда бы Инджи ни шла, люди понижали голос, поминая дочь Меерласта, сестру Большого Карела. Молчаливая, как тень, как говорили жители городка Йерсоненд, и настолько отстраненная, что, казалось, все великие драмы семейства Берг происходили вне факта ее существования. Инджи вспоминала фотографию Марио Сальвиати и Эдит — в каменном домике с нелепыми эркерами. Изображение вокруг ее лица было размыто, словно в момент съемки что-то случилось с освещением. А еще она вспоминала — совершенно бессознательно — арии — где-то на грани сна и мечты, — которые она слышала в первый вечер своего пребывания в Йерсоненде.

Сейчас Инджи рассматривала фотографию Эдит, матери матушки. Фотография висела в Дростди над буфетом, на котором всегда стояла ваза с фруктами и свеча, которую матушка зажигала с периодичностью, не поддающейся предсказанию. «Что такого юный Марио Сальвиати углядел в этой женщине? — недоумевала Инджи. — Неужели во мне есть что-то, напоминающее ему о ней? Или я все же совсем другая?»

— Можно мне посмотреть другие снимки Эдит? — спросила Инджи матушку.

Та ушла покопаться в своей комнате и вернулась со старым черным альбомом для фотографий, до предела набитым снимками. Они устроились на диване, и Инджи положила альбом себе на колени, перелистывая страницы, пока матушка кудахтала возле ее плеча, тыкая в снимки дрожащим пальцем:

— Гляди-ка, это моя мать на моем первом причастии! — говорила матушка. — Наряжена я была как Христова невеста, всего-то шесть лет от роду. Взгляни на это платьице. Тебе не кажется, что оно слишком миленькое? — А рядом с ней — вытянувшийся по стойке «смирно» в своей рубашке цвета хаки юный Марио Сальвиати с застывшим на лице выражением неловкого молчания, в огромных бутсах с короткими носками. Шорты ему явно были тесноваты.

Инджи рассмеялась:

— Ваш отец пришел на вашу первую мессу в таком виде?

— Ох, ох, ох, — завздыхала матушка, затрепетав ресницами, — отец Марио редко когда одевался по-другому. И посмотри, вот, у него в левой руке — камень. — Инджи отчетливо видела его в свободно свисающей вдоль тела руке.

— А камень тогда уже врос ему в ладонь? — спросила Инджи, но тут же одернула себя: «Нет-нет, непохоже на то. Нет, гляди, он же держит его пальцами».

— Только после, — ответила матушка, — когда он ослеп, камень врос.

— А как он ослеп? — спросила Инджи, погладив кончиками пальцев изображение Сальвиати, стоящего возле каменной кладки с мастерком в руке и не замечавшего фотографа.

Она удивилась, когда матушка, вздохнув, нервно пробормотала:

— Золотая Копь…

— Нет, — запротестовала Инджи, видя, как матушка поднимается с места. — Не волнуйтесь, не волнуйтесь, я не собиралась допытываться… Пожалуйста, сядьте… Смотрите, это тоже вы?

— Моей матери были видения, — прошептала матушка, — ниспосланные Святой Девой. Ангелы… — прошептала она, и ее руки покрылись гусиной кожей.

— А где познакомились ваши родители?

— Мать Эдит была на станции в тот день, когда прибыли итальянские военнопленные. Она работала учительницей в маленькой католической школе в Эденвилле, и магистрат в приступе великодушия решил позволить ее школьному хору спеть приветственную песню итальянцам, решившихся принять католичество. Тогда они и увидели друг друга впервые. Она исполняла соло. Он ничего не слышал, только смотрел на нее. А потом, когда Летти Писториус не было рядом, она носила еду Карелу и отцу Марио, пока они строили канал стремительной воды. Она была старше отца.

— Старше?

— Да. Думаю, ее любовь к нему была любовью матери-католички к сыну.

— И вы смирились с этим?

— Непостижимы пути.

— А скажите, — осторожно начала Инджи, — это она пришла к нему, или он ее нашел?

Матушка Тальяард улыбнулась и смущенно потерла коленку;

— А вот это уже перекрестный допрос.

— Простите, — ответила Инджи, — я просто хотела узнать, какие между ними были отношения.

— Она пошла за ним, — сказала матушка, — однажды вечером. Шел дождь, а они должны были подорвать скалу в честь закона Бернулли. Никого не было: черные отправились по домам на Пасху, Карел был у себя дома, в уюте и тепле, всем было хорошо, а несчастный отец остался лежать под жалким навесом, который он всегда ставил рядом с каналом стремительной воды, проходившим через равнины. Он обычно ставил навес там, где они копали. Моя мать отправилась за ним в тот вечер, после явления, и привела его в…

— Явления?

— Да, ей явились Матерь Божья и Иисус. И дали наставления.

— А что это были за наставления?

Матушка улыбнулась немного застенчиво:

— Ну, кто может знать это наверняка… но немногим после, когда наконец-то пошла вода, они поженились. И отец не захотел выбросить камень даже в их брачную ночь. — Матушка захихикала. — Представляешь? С камнем в руке…

Инджи рассмеялась, застигнутая врасплох неуместной веселостью матушки.

— Да, это забавно, — согласилась она.

Они продолжили перелистывать альбом. Дальше шли снимки групп рабочих с кирками на фоне скалистых выступов обнаженной породы на Равнине Печали. Были огромные валуны, обвязанные стропами и впряженными в них волами, пытающимися сдвинуть камни с места Были динамитные шашки, разложенные на земле, словно выставленные напоказ трофеи.

И был крошечный навес, возле которого, скрестив ноги, сидел Марио Сальвиати. Его шляпа лежала рядом, и был виден белоснежный лоб, контрастирующий с загорелыми мускулистыми руками.

— А его глаза? — мягко, но настойчиво повторила Инджи под близкое тиканье дедушкиных часов, ритмичный стук локтя Стеллы о деревянный пол, пока та чесала ухо, приглушенные голоса слуг, доносящиеся из-за дальней двери, и спертый, бьющий в нос запах старых фотографий.

Инджи увидела, как руки матушки вновь покрываются гусиной кожей. Женщина бросила нервный взгляд через плечо, а затем тихо произнесла:

— Случилось нечто ужасное, великий грех перед Матерью Божьей, Святой Девой. На Золотой Копи…

Она умолкла, прерывисто дыша Инджи ждала, ощущая рядом с собой теплое тело матушки, ее дрожащие руки, держащие альбом, и понимала, что сейчас она как никогда близко подошла к разгадке этой тайны: она стояла на краю пропасти.