Не знаю, слышал ли он ее. Греб рукой по воздуху, моргал. С краешка губ свисала нитка слюны.

До меня не сразу дошло, что Хьюго не умирает.

– Но “скорую” надо вызвать. – Я смутно припомнил скупые наставления мудака-невропатолога и его презрительный директорский тон. – С ним такое в первый раз.

– Не в первый. У него уже несколько раз были приступы. – И пояснила, заметив мой изумленный взгляд: – Ну вот когда он смотрит в пустоту и не слышит тебя. Я думала, ты догадался.

– Нет, – ответил я.

– Я просила его сказать докторам. Не знаю, сказал ли. – Мелисса медленно и мерно гладила Хьюго по плечу. – Все хорошо, – приговаривала она. – Все хорошо. Все хорошо.

Постепенно Хьюго перестал загребать воздух и уронил руку на колени, ладонь его дернулась несколько раз и обмякла. Слюна уже не текла. Глаза закрылись, голова завалилась набок, как будто он просто уснул в кресле после ужина.

В камине шипели и потрескивали дрова. По журнальному столику разлилась коричневая чайная лужица, капала на ковер. У меня кружилась голова, сердце выскакивало из груди.

– Хьюго, пожалуйста, посмотрите на меня, – тихо попросила Мелисса.

Веки задрожали, Хьюго открыл глаза – мутные, сонные, но все-таки взглянул на нее.

– У вас был приступ. Теперь уже прошло. Вы знаете, где вы?

Он кивнул.

– Где?

Челюсть шевельнулась, словно Хьюго жевал, меня на миг охватил ужас – неужели опять приступ? – но тут он хрипло пробормотал:

– В гостиной.

– Правильно. Как вы себя чувствуете?

Лицо бледное, потное, даже руки побелели.

– Не знаю. Устал.

– Это нормально. Вы посидите немного, вам сейчас станет легче.

– Пить хочешь? – наконец нашелся я.

– Не знаю.

Я кинулся на кухню, налил из-под крана стакан воды, тут же расплескал половину – руки тряслись. В темном окне я поймал отражение своей перекошенной физиономии с раззявленным по-дурацки ртом и круглыми глазами.

Когда я вернулся в гостиную, Хьюго уже почти пришел в себя, лицо даже чуточку порозовело. Мелисса бумажной салфеткой стерла слюну с его подбородка.

– Спасибо. – Здоровой рукой он взял у меня стакан.

– Ты помнишь, что случилось? – спросил я.

– Не очень. Все вдруг стало… какое-то странное. Другое. Страшное. Больше ничего не помню. – И уточнил испуганно: – А что я делал?

– Ничего особенного, – ответил я. – Смотрел в пустоту, дергал рукой. Не буйно, как в кино, а так, немного.

– У вас уже бывали такие приступы? – спросила Мелисса.

– Кажется, да. Один раз. – Хьюго отпил еще воды и вытер мокрые губы. – Пару недель назад. В постели.

– Почему ты нас не позвал? – спросил я.

– Я даже не понял, в чем дело. И чем бы вы мне помогли?

– И все-таки, – сказала Мелисса, – если вдруг такое повторится, обязательно зовите нас, хорошо?

– Хорошо, дорогая. – Он накрыл ее руку ладонью. – Обещаю.

– Вы говорили об этом врачу?

– Говорил. Он выписал мне… таблетки. Но сказал, не факт, что помогут. – Хьюго с трудом выпрямился в кресле. – И снова завел свою песню про хоспис. Я отказался, разумеется. Наотрез.

– Хочешь лечь? – спросил я.

Хьюго уже выглядел как обычно, даже удивительно, но вряд ли мы снова примемся играть в “пьяницу”: если он и сумеет, я – точно нет.

– Я бы лучше посидел тут с вами, – ответил он. – Если вы не против, конечно.

Мелисса принесла тряпку, вытерла пролитый чай, я собрал карты, промокнул их бумажным полотенцем и убрал до следующего раза. Мы снова уселись на диван, Мелисса свернулась калачиком у меня под боком, я обнял ее, взял за руку.

Мы молчали. Мелисса смотрела на пламя в камине, отбрасывавшее теплый отблеск на ее нежную щеку. Хьюго рассеянно поглаживал пальцем плед, словно на коленях у него пристроилась кошка. Время от времени с улыбкой поглядывал на нас: видите, все хорошо. Сидели мы так долго, в окна негромко стучал дождь, вокруг торшера вяло кружил мотылек, в камине самоцветами сияли угли.

На состояние Мелиссы я в тот вечер, кажется, не обращал внимания. Отметил лишь, что она была непривычно молчалива – еще до приступа Хьюго, но мне и без того забот хватало, Мелисса же, слава богу, пока что – единственная из всех – не давала мне поводов для беспокойства. И совершенно растерялся, когда она, после того как мы проводили Хьюго в его спальню, постояли под дверью, вслушиваясь в привычные звуки (вот он ходит по комнате, вот ложится в постель), ушли к себе и я принялся снимать свитер, сказала:

– Ко мне в магазин сегодня приходили детективы. Хотели поговорить.

– Что? – Я даже уронил свитер от неожиданности. – Кто? Мартин и… и… – я начисто забыл имя Аляповатого Костюма, – или эти? Рафферти и как его, Керр?

– Рафферти и Керр. – Мелисса стояла спиной ко мне, вешала в шкаф кардиган. Ее отражение – тусклые волосы, тусклое платье, тусклые тонкие руки – призрачно дрожало в оконном стекле. – Я не ожидала, что они решат со мной побеседовать, я ведь никого из вас тогда не знала… Понятия не имею, как они выяснили, где я работаю. Заставили меня повесить табличку “Закрыто” – та старушка с шарфами пришла, как раз когда они были у меня, и никак не уходила, без конца дергала ручку двери, я хотела сказать, что открою через несколько минут, но детектив Керр меня не пустил – мол, она сейчас уйдет, но она торчала под дверью целую вечность, прижав лицо к стеклу, и смотрела внутрь…

У нас еще дела.

– Какого черта они к тебе пришли?

– Хотели показать мне фотографии.

Жаль, я не выбил Рафферти зубы.

– Толстовку, которую здесь нашли. Тебя в ней. Шнурок из нее. – Мелисса говорила спокойно и четко, но смотрела не на меня, а на кардиган, аккуратно расправляя его на вешалке. – Они нашли его в дупле. Думают, что это…

– Да, я в курсе. Они мне тоже показывали эти снимки.

Она резко обернулась:

– Когда?

– Утром.

– Но почему ты мне не сказал?

– Не хотел пугать тебя этой чушью. Зачем они вообще поперлись к тебе с этими снимками? Чего они хотели?

– Спрашивали, не рассказывал ли ты мне случайно о Доминике Генли. Не делал ли ты при мне такие вот штуки с петлями. Умеешь ли ты вообще вязать такие узлы. Не замечала ли я… – не глядя на меня, Мелисса наконец повесила кардиган в гардероб и договорила прежним спокойным голосом, разве что ресницы у нее трепетали, – за тобой склонности к насилию. Я, конечно, ответила “нет”. Никогда.

Меня же, как на смех, так и подмывало врезать кулаком по стене, или хорошенько пнуть дверцу шкафа, или выкинуть нечто столь же показное и бессмысленное. Я подобрал свитер и нарочито аккуратно сложил его.