Двери не было.

Дом не остался прежним. Была дверная ручка, петли, но сама дверь даже не оказалась заколоченной. Она словно была сделана из того же тела, что и стены дома, дверной проем отсутствовал, а все петли и ручки, как в компьютерной графике, лишь имитировали некую функциональность. Миха еще раз потрогал абсолютно непроницаемую поверхность.

— Это из-за флейты, — прозвучал голос Лже-Дмитрия.

Миха обернулся.

Лже-Дмитрий смотрел на него со странным вниманием. Потом, словно спохватившись, постарался объяснить:

— Флейту дом не пропустит. О, нет! Больше никаких фокусов. Дальше ты сам. Только сам.

И заметив тревожную подозрительность в глазах своего визави, тут же добавил:

— Можешь оставить на пороге. Мне флейта не нужна. Как ты понимаешь, я и касаться-то ее не могу. Ты же знаешь, это так: здесь нам с тобой невозможно обманывать друг друга.

Миха поглядел на него оценивающе и убедился, что Лже-Дмитрий не лжет. Он действительно не может коснуться флейты, если только не обманывает сам себя.

У Михи не оставалось выбора. Ему надо было попасть в дом. Тоненький голосок интуиции, звучавший в нем, подсказывал, что он должен поторопиться. И хоть в тот момент, когда он положил piccolo у порога, Миха понял, что с флейтой произойдет что-то плохое, что-то очень плохое, тот же голосок шепнул, что он поступает верно. Точнее, единственным возможным способом.

Миха распрямился. И увидел, как в теле стены образовался дверной проем; а дверь повисла на скрипящих петлях. Потом она приоткрылась, и из-за нее повеяло тем самым сквозняком, что преследовал Миху во снах все это время.

«Иди навстречу своей судьбе», — чуть было не сказал Лже-Дмитрий. Но предпочел промолчать. И без лишней театральности момент оказался довольно драматичным. Тем более что Лже-Дмитрию еще предстояло немало дел. Да вот только...

Миха-Лимонад шагнул через порог и оказался в немецком доме, а дверь за его спиной захлопнулась.

* * *

Дел действительно ждало немало. Вот только, глядя на дверь, скрывавшую Крысолова...

«Что он сюда пронес?» — подумал Лже-Дмитрий.

Еще разглагольствуя о «сожженных мостах», он наблюдал за своим спутником, обессиленным, потрясенным, беспомощным, раздавленным монолитной волей этого места, но... Лже-Дмитрий словно тянул время. Да, как это ни странно, он тянул время, пытаясь уловить нечто, увидеть, понять, прежде чем события примут необратимый ход. И вот этот момент наступил: дом был нем и неподвижен, как саркофаг, ничто больше не смело промелькнуть в его черных окнах. Совсем тонкой, почти невидимой нитью-пуповиной дом был все еще связан с так и не сменившей цвета пульсирующей сферой, но теперь она висела совсем далеко над лиловым горизонтом — осталось только перерезать пуповину. Вернее, перерубить, потому что с этого все началось, но...

Что он задумал?

Чего не видит Лже-Дмитрий? Что еще, кроме выполнившей свою работу и теперь уже беспомощной флейты (не будем лукавить: не такой уж и беспомощной, только теперь ею воспользуются иначе, потому что... детские амулеты когда-нибудь теряют силу, и потому что любовь имеет оборотную сторону) пронес сюда его спутник? Ответ, вроде бы, очевиден — ничего! Но...

Что-то смущало Лже-Дмитрия.

Как это ни забавно, природа их коротких взаимоотношений хоть и была прохладно-функциональной, но, одновременно, и до гротеска доверительной, почти интимной. Здесь, в этом месте, им было трудно скрывать что-либо друг от друга. Лже-Дмитрий мог не только читать мысли своего визави, но и буквально сканировать его тайные желания, даже погружаться в его сны. Возможно, все это обладало обратной силой. Вполне возможно. Но вовсе не это смущало Лже-Дмитрия. А... старая желтая майка.

Где-то глубоко внутри Михи-Лимонада, на захламленном чердаке его памяти, была дверь, о которой он и сам не догадывался, забыл, и даже, скорее всего, удивился бы ее существованию. Дверь ветхая, в паутине прошлого; Лже-Дмитрий наткнулся на нее совершенно случайно и не придал находке особого значения. И вот теперь осталось лишь перерубить пуповину и отдать Ей сбежавшего мальчика, но только...

Выцветшая, застиранная до дыр и явно не по размеру майка... зачем он ее надел?

Дверь на захламленном чердаке казалась ветхой, но стоило на нее приналечь, она выказывала неожиданную прочность, и чем сильнее ты давил, тем тверже становилась дверь, превращаясь в непреодолимую стену. Майка валялась там, за дверью, в детской пыли — желтая майка с индейским вождем в полном боевом оперении.

(так они это называли? Да, так.)

И что? Еще один нелепый фетиш, слабый детский амулетик? Здесь, в этом месте, даже гораздо более мощная флейта (о! малышка-piccolo могла быть беспощадной и еще станет... только по-другому, потому что с этой все начиналось) больше не имеет силы. И потом его визави почти не догадывается о существовании этой ветхой двери, стены в темноте прошлого.

(они называли это разными словами, вкладывая понятия, вызывающие у Лже-Дмитрия неприятные ассоциации, пока он не докопался до простого детского слова, — как в игре, — слова «круг»)

Лже-Дмитрию пришлось с этим повозиться. Не скрывая брезгливости — все это было похоже на работу проктолога, как детские болезни, детский грипп, — но он докопался. Раздвигая какие-то смутные образы, липкие восторги, протянутые руки взаимопомощи, простодушные вязкие надежды, он докопался до слова «круг».

(так они это называли!)

И понял, что круг этот давно не действует, забыт в прошлом. Если только Миха-Лимонад не скрывал его существования даже от самого себя. Но...

Это нечто, прежде смущавшее, теперь настораживало и нравилось все меньше.

Лже-Дмирий смотрел на дверь, скрывавшую Миху-Лимонада.

Осталось лишь перерубить пуповину, сказать «фас!».

И ничто не сможет уберечь от того, что сейчас произойдет. Ни флейта-piccolo, чьи могущественные, исполненные когда-то серебром волшебства звуки обещали сохранить гармонию в этом распадающемся мире, ни уж тем более все эти нелепые детские амулетики. Здесь, в этом месте, все это больше не имеет значения.

Так при чем тут желтая майка?

Может, он собирается сделать что-то совсем другое?

Может, он это уже делает?

III.

Она надвинулась на него.

Икс все еще в оцепенении смотрел на качнувшуюся в бледном лунном свете темную фигуру. Ледяные пальцы кошмара, сжимавшие его сердце, так и не ослабили своей хватки, но, наконец, лицо Икса дрогнуло.

Фотография... Он обязан что-то с ней сделать. Не заметив, Икс по привычке облизал губы. Он обязан... успеть. Ради ребят. Ради солнечного пятна, так и оставшегося над полуденным морем, ради... Но Джонсон все не звонил.