Мел кивком показал на дверь, и они вышли в коридор.

— Послушай, старина, — сказал Мел, — тебе необходимо отключиться от всего этого… И, пожалуй, даже надолго. Может быть, не только отключиться, может быть, уйти отсюда совсем.

Кейз улыбнулся — первый раз за всё время их разговора.

— Это тебе Натали напела.

— Натали способна мыслить очень здраво.

Какие бы затруднения ни испытывал сейчас Кейз, подумал Мел, ему явно повезло, что у него такая жена. Мысль о золовке привела Мелу на память его собственную жену, которая в это время находилась, по-видимому, где-то на пути в аэропорт. Нет, это нечестно — сравнивать свою супружескую жизнь с чужой, чтобы представить её себе в невыгодном свете, подумал Мел. Однако порою от этого трудно удержаться. Отдаёт ли Кейз себе отчёт в том, как удачно сложилась в этом отношении его жизнь, подумал Мел.

— И вот ещё что, — сказал он. — Я никогда раньше не спрашивал тебя об этом, но, пожалуй, сейчас пришло время. Мне кажется, ты не рассказал мне всего, что произошло тогда в Лисберге… во время катастрофы. И, должно быть, ты не рассказывал этого никому, а я прочёл все протоколы. Было там что-нибудь ещё, о чём ты не упомянул?

— Было, — сказал Кейз после секундного колебания.

— Да, я это почувствовал. — Мел говорил осторожно, боясь произнести лишнее слово. Этот разговор мог иметь решающее значение для них обоих, и Мел это сознавал. — Но я рассуждал так: если бы ты хотел, чтобы я узнал больше, то сам бы мне рассказал, а раз ты молчишь, значит — не моё это дело. И тем не менее бывает так, что когда тебе кто-то очень дорог… как, например, брат… нельзя успокаиваться на том, что тебя это не касается: нельзя — даже если твоего вмешательства не хотят. И я пришёл к выводу, что не стану больше оставаться в стороне. — Помолчав, он спросил мягко: — Ты меня слушаешь?

— Да, — сказал Кейз, — я тебя слушаю. — А сам думал: можно ведь положить конец этому разговору — он же бесцелен. И, вероятно, надо сделать это сразу, сейчас. Извиниться, сказать, что ему необходимо вернуться в радарную. Мел решит, что можно будет продолжить разговор позже, он ведь не знает, что никакого «позже» не будет.

— В тот день в Лисберге, — настойчиво повторил Мел. — То, о чём ты никогда не говорил, — это имеет отношение к тому, как ты себя теперь чувствуешь, к тому, что с тобой происходит? Имеет, да?

Кейз покачал головой.

— Оставим это, Мел. Прошу тебя!

— Значит, я прав. Значит, одно к другому имеет отношение, так ведь?

Какой смысл возражать против очевидности, подумал Кейз.

— Да.

— Ты не хочешь рассказать мне? Но тебе же придётся рано или поздно поделиться с кем-то. — Голос Мела звучал просительно и вместе с тем настойчиво. — Ты не можешь вечно жить с этим — что бы оно ни было, — вечно носить это в себе. С кем же тебе лучше поделиться, как не со мной? Я пойму.

Ты не можешь носить это в себе… С кем же тебе лучше поделиться, как не со мной?

Кейзу казалось, что голос брата доносится к нему из какой-то дальней дали, словно с другой стороны глубокого, гулкого ущелья, и даже лицо брата словно бы отодвинулось куда-то далеко-далеко. И там, на той стороне ущелья, были ещё другие люди — Натали, Брайан, Тео, Перри Юнт, старые друзья Кейза, с которыми он уже давно потерял связь. Но только Мел, единственный из всех, тянулся к нему оттуда, из этой дали, пытался перекинуть мост через разделявшую их пропасть. Однако пропасть была очень уж широкая. Кейз долго, слишком долго был одинок.

И всё же…

Кейз спросил, и собственный голос показался ему чужим:

— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе об этом здесь? Сейчас?

— А почему бы нет? — решительно сказал Мел.

И правда: почему бы нет? Что-то пробуждалось в душе Кейза — желание излить свою боль, даже если это ни к чему не приведёт, ничего, ничего не изменит… Но так ли это? Ведь для чего-то придумана же исповедь, катарсис, покаяние, отпущение грехов. Только в том-то и суть, что исповедь приносит избавление, искупление, а для Кейза искупления нет и не может быть — никогда. По крайней мере, так он чувствует… Но теперь ему уже хотелось узнать, что же скажет Мел.

Что-то поднималось со дна души Кейза, что-то глубоко запрятанное там.

— Никакой особой причины скрывать это у меня нет, — с расстановкой произнёс он. — Почему бы действительно не рассказать тебе? Это не займёт много времени.

Мел промолчал. Инстинкт подсказывал ему, что одно неверное слово может изменить настроение Кейза, спугнуть признание, которого Мел так долго ждал, которое он так стремился услышать. Мел думал: если только ему удастся узнать, что мучает Кейза, может быть, они вдвоём сумеют сладить с этим. И, судя по виду брата, нужно, чтобы это произошло как можно скорей.

— Ты читал протоколы, — сказал Кейз. Голос его звучал тускло. — Ты только что сам это сказал. Тебе известно почти всё, что случилось в тот день.

Мел молча кивнул.

— Только одного ты не знаешь, и никто не знает, кроме меня; об этом не говорилось на расследовании, а я думаю об этом день и ночь… — Кейз умолк.

Казалось, он больше ничего не скажет.

— Бога ради! Ради самого себя, ради Натали, ради меня — дальше!

— Да-да, сейчас, — сказал Кейз.

Он начал описывать то утро в Лисберге, полтора года назад, — обстановку в воздухе, когда он ушёл в туалет. Старшим по их группе был тогда Перри Юнт, а непосредственно на месте Кейза остался стажёр. «Сейчас, — подумал Кейз, — я признаюсь ему, как замешкался в туалете, как вернулся на место с опозданием и своей небрежностью и отсутствием чувства ответственности погубил людей, скажу, что вся трагедия Редфернов произошла исключительно по моей вине, а винили в ней других». Теперь, когда Кейз получил наконец возможность облегчить душу признанием, сделать то, к чему так давно стремился, он почувствовал вдруг, что ему становится легче.

Мел слушал.

Внезапно в конце коридора распахнулась дверь. Раздался голос руководителя полётов:

— Мистер Бейкерсфелд!

Руководитель полётов направлялся к ним, шаги его гулко звучали в коридоре.

— Мистер Бейкерсфелд, вас разыскивает лейтенант Ордвей. И пульт управления снежной командой. Просят вас связаться с ними. Привет, Кейз, — добавил он.

Мелу захотелось крикнуть, приказать ему замолчать, попросить, чтобы они все повременили, оставили его вдвоём с Кейзом ещё хоть немного. Но он знал, что теперь это уже ничего не даст. При первых же звуках голоса руководителя полётов Кейз умолк на середине слова — мгновенно, словно кто-то нажал кнопку и выключил звук.

Кейз так и не успел повиниться перед братом в том, что считал своим преступлением. Машинально отвечая на приветствие руководителя полётов, он думал с удивлением: зачем вообще он пошёл на этот разговор? Чего он надеялся достигнуть? Ведь ничего нельзя исправить и ничего нельзя забыть. Никакое признание — независимо от того, кому он его сделает, — не может убить память. Призрачная надежда искупить вину на миг забрезжила было перед ним, и он сделал попытку за неё ухватиться. Но всё это пустой самообман. Быть может, даже лучше, что их разговору помешали.