не всегда была плохой. Не всегда лежала запертой в больнице. Нет, раньше она была хорошей маленькой девочкой, до того, как связалась с Джейкобом. Я пыталась поступать с ней справедливо, но… думаю, что-то спасти нельзя. Возможно, некоторые из нас уже рождаются с гнильцой. Я подвела ее, а потом она подвела Джеки. Я не повторю одну и ту же ошибку дважды.

Это был единственный раз, когда она обсуждала при нем свою дочь. Даже ближе к концу, когда Джини поставила все на свой план борьбы со связывающим ритуалом Джейкоба, она ни разу ни упомянула Лауру Джин Тремли. Долгое время Тайлер подозревал, что Джини старалась защитить своего внука, но теперь понял, что она пыталась избавить себя от душевной боли. «Возможно, ты была права, – подумал он. – Возможно, некоторые из нас уже рождаются с гнильцой, Джини».

Лаура заворочалась в беспамятстве, глаза двигались под веками. По щеке у нее медленно скатилась большая капля черной жижи, пахнущая гниющими листьями и травой. Этот запах вернул его в то место, куда он поклялся больше никогда не возвращаться. И из теней его разума поднялся хор голосов, которые он хотел бы забыть: Мы видим тебя, дитя.

– Ты была права, – прошептал он. – Все время была права, Джини.

Тайлер подошел к пыльному верстаку, стоящему в углу. Беспорядочно разбросанные на нем молотки, гвозди и прочие инструменты покрывал толстый слой паутины. В одном из ящиков он нашел моток бечевки.

– Я должен это сделать. – Тайлер поднял глаза и потянул за свисающую с потолка цепочку с голой лампочкой. Бледный свет залил комнату, озарив узоры из круглых знаков на полу и стенах во всей их эзотерической красе.

Сколько лет Джини посвятила расшифровке природы этого ритуала? Он не мог сказать, но знал, что она изучала эти знаки столько времени, сколько они знали друг друга, а возможно, даже дольше. Тайлер протянул руку и провел указательным пальцем по пыльным линиям, выведенным мелом на стене, и резко отпрянул. Потер кончик указательного пальца кончиком большого, наблюдая, как покраснела и вздулась кожа.

«Жаль, что я не остановил тебя».

Вместо этого он пошел у нее на поводу, как влюбленный дурак. Теперь Джини нет, и придется одному справляться с последствиями. Он посмотрел на Лауру, затем на Джека. «Нет, – подумал он, – не одному. Но всему свое время».

Через несколько минут, привязав Лауру к одной из балок в центре помещения, Тайлер попытался привести внука Джини в чувство. На носу и губах Джека запеклась кровь, горло покрылось синяками и опухло. И всякий раз, когда Тайлер произносил его имя, Джек прерывисто стонал, но не приходил в себя.

Нервничая, Тайлер вытащил из кармана телефон и набрал 911. Записанный голос сообщил, что все линии заняты. Он попытался позвонить еще раз и получил тот же ответ.

– Вот дерьмо.

Он принялся листать в телефоне список контактов, пытаясь найти имя единственного человека, которому мог позвонить. Человека, с которым он поклялся никогда больше не разговаривать, из-за того что тот помог Джини осуществить ее последнее желание.

Тайлер уставился на имя ЧАК ТИПТРИ и нахмурился.

– К черту.

Он набрал номер адвоката и закрыл глаза.

5

Бобби знал, что с ним происходит. Он не сразу понял это. Ни когда опустился на колени, чтобы поприветствовать двух пропавших мальчиков, ни когда их вредоносная скверна распространилась среди прихожан. Нет, он не осознавал, что происходит, пока не почувствовал, как страшная тьма распространяется внутри него, когда темная жижа проникла в его внутренности, его кровь, его душу.

Однажды он уже видел это, видел ее воздействие на нормального человека. И долгое время думал, что это кошмары, порожденные зловещими воспоминаниями о пребывании под церковью его отца. Он молился Богу, чтобы тот рассеял тьму его детства, чтобы эта мерзость не кипела у него внутри, и какое-то время тот отвечал на его молитвы.

Но теперь, когда Бобби Тейт выполз из ванной и добрался до своей спальни, он понял, что молитвы больше не будут услышаны. Бобби наказывали за врожденную склонность взывать к Богу. От каждой произнесенной молитвы боль нарастала, кишки разрывались на части, а вязкая грязь просачивалась все глубже в нутро. Скоро она доберется до сердца, и что тогда?

Тогда тебе конец. Тогда ты станешь принадлежать ему. Как уже было раньше. Как он всегда хотел.

Морщась, Бобби полз по полу спальни к своей кровати. Из носа и уголков рта тянулись толстые нити черной грязи. Борись. Он с трудом забрался на кровать и рухнул на подушку, поморщившись от боли в голове и ужасного привкуса желчи и земли в горле. Борись ради Райли.

Из другого конца комнаты раздался голос.

О, сын мой, зачем сопротивляться? Зачем сопротивляться своему истинному господу? Зачем сопротивляться своему отцу? Когда мы оба знаем, что так и должно быть?

Бобби приподнял голову и посмотрел вперед, ожидая увидеть мертвого отца. Но в комнате висела тишина. Безмолвно стоял комод, забитый вещами покойной жены, которые Бобби так и не смог заставить себя убрать, рядом темнел экран маленького телевизора, на стене висел крест.

Твой отец знал истинное значение жертвоприношения, дитя мое. Он тоже когда-то был приверженцем ложной веры, последователем еретического бога. Но он увидел истинный свет, идущий не сверху, а снизу. Он прочел Священные Писания Старых Обычаев, запечатлел эти древние слова в своем сердце и пошел узкой тропой единой истинной веры. Он пролил свое семя ради меня. Страдал ради меня. Отдал свою жизнь ради меня. И я вытащил его из когтей смерти, освободил из земных границ, поскольку земля – это мое царство. Ни одна земная клеть не удержит тебя, если ты будешь страдать ради меня, Бобби. Твой отец – мой апостол. Разве ты не хочешь быть таким же?

Раздался металлический звон, и крест упал на пол. Бобби втянул в себя воздух и отвернулся, смаргивая с глаз темные слезы. Что-то пластмассовое скоблило по деревянному полу. Голос стал громче.

Сейчас твоя жена – одна из моих