Панаев пишет, что князь Меншиков послал своего старшего адъютанта Лебедева в Севастополь 14 сентября (и это при том, что о местонахождении самого главнокомандующего и армии в городе только могли гадать) и что этот Лебедев явился к Корнилову на квартиру, застав там собравшихся командиров. Хотя Корнилов и допустил его на совет, но, как страшно возмущался мемуарист, «Лебедев был очень сухо принят». Корнилов обратился к собравшимся с таким вопросом: «Что предпринять по случаю брошенного на произвол судьбы князем Меншиковым Севастополя?» Нахимов, замечает Панаев, не разделял умышленной невнимательности Корнилова к посланнику, усадил его подле себя и стал расспрашивать про движение нашего действующего отряда. «Лебедев, по окончании вопросов, спросил Нахимова, в свою очередь, что же ему доложить Светлейшему о действиях в Севастополе? «А вот скажите, что мы собрали совет и что здесь присутствует наш военный начальник, старейший из нас всех в чине, генерал-лейтенант Моллер, которого я охотно променял бы вот на этого мичмана», — и Нахимов указал на входившего Костырёва. Генерал Моллер, услыхав, что речь идёт о нём, приподнявшись, обратился к Павлу Степановичу, но, узнав о предмете разговора по заключению, опять сел». «Надо заметить, — с какой-то безнадёжно-отчаянной решительностью пытается извернуться Панаев, — что Моллер, по назначении его главным начальником Севастополя, очень добросовестно и не будучи в себе уверен, предоставил Корнилову пользоваться его, Моллера, именем, когда он сочтёт нужным, заранее изъявив на все его распоряжения своё согласие. И в совете Моллер не принимал участия в толках, сказав заблаговременно, что он будет слушать и учиться (sic!); поэтому присутствовавшие действовали по их усмотрению, не ожидая мнения». (!!!)

Моллер, как пишет Е.Тарле, «не только «опять сел», но заявил, что добровольно подчинится младшему в чине Корнилову. Да и как после подобных комплиментов Нахимова мог бы он поступить иначе? Кстати скажем, что вытесненный Нахимовым из Севастополя за полной ненадобностью Моллер в конце концов был сбыт с рук Меншиковым, который тоже хорошенько не мог уяснить себе, что ему делать с этим генералом. «Не знаю, как быть с Моллером: он самый старый из генерал-лейтенантов. Не можете ли вы, чтобы скрыть намеренное удаление, потребовать его у меня?..» — просил Меншиков командующего Дунайской армией Горчакова» [157].

…«Появление Корнилова во главе севастопольцев совершилось вовсе не оттого, что частные начальники, как уверяет Жандр, покорились «долгу чести и присяги». Всё наоборот. В безвыходных и грозных обстоятельствах у них хватило мужества преступить через «долг присяги», заключавшийся для слуг императора Николая Павловича в слепом повиновении старшему начальнику… Совет частных начальников действовал не только без санкции главнокомандующего князя Меншикова, но и своим волеизъявлением отменил все письменные и устные распоряжения светлейшего от 11 сентября, что являлось покушением на священные прерогативы верховной власти. Избрание 48-летнего Корнилова главным распорядителем обороны города явилось попранием не только принципа старшинства, но и низвержением другого священного принципа империи, о котором Николай Павлович твердил всё своё царствование: «Мне нужны не умники, а верноподданные», «мне нужны лбы, а не головы», «мне нужны исполнители, а не салонные философы» — вот лишь малая толика его личного евангелия. Считая себя первым дипломатом, администратором, стратегом, фортификатором, кораблестроителем, финансистом, законоведом, архитектором, моралистом и даже беллетристом империи — империи, в которой вторых номеров не допускалось, а сразу начинались…надцатые, Николай сделал всё, чтобы упразднить значение ума, способностей, характера, почина и подготовки для военной и государственной карьеры. «Неспособность есть как бы патент на получение значительной должности, — обобщал осведомлённый современник и освещал причины. — Неспособный человек не имеет большей частью ни самостоятельного характера, неприятного властям, ни убеждений, не согласующихся с правительственной системой. Он на всё согласен… Ему можно поручить целое Министерство, и всё пойдёт своим обыкновенным порядком. Нужно только, чтобы при нём был человек, посвящённый в тайны бюрократической рутины и умеющий дать делу ловкий оборот, так, чтобы интересы высших сановников не пришли в столкновение». Кто сей едкий критик? Отнюдь не нигилист, не красный, не худородный зоил, обнесённый на пиру казённых раздач. Великий князь Константин Николаевич, второй сын Николая I, стало быть, человек сведущий, из какого теста батюшка выпекал своих министров и генералов, губернаторов «и полицмейстеров, попечителей и главноуправляющих. Возвышение Корнилова как лица способнейшего отвечало потаённым мечтам Толстого: «…звание командира пусть приобретается даровитостью», — но никак не господствовавшим принципам власти» [158].

…Из дневника Корнилова с 14 по 18 сентября: