Он думал, что Коломыцын начнет сейчас выкручиваться, уверять, что капитан не так его понял, но нет…

– Оправдать их нельзя, но понять можно, – сказал тот. – Помните? Цель оправдывает средства. Они хотели вернуться на эту самую историческую родину, а иного пути у них не было…

– Наверное, не было, – холодно произнес Жаков. – Но и это не путь. Впрочем, как же! Вместо того чтобы выбрать дорогу домой, они выбрали ту, что ведет в ад… – он шарил рукой по столу, нашел пачку «Казбека», закурил. – Ну так как, гражданин Коломыцын? Вы готовы сотрудничать с нами? – напрямую спросил капитан.

Тот покачал головой.

– Я бы стал вам помогать, но мои убеждения не позволяют это сделать… – твердо, но без всякого пафоса произнес он.

В ту ночь Жаков так и не смог заснуть. Он думал о Коломыцыне. «Что делать с этим человеком?» – спрашивал он себя. Ведь тот не был законченным негодяем, не был он, по сути, и откровенным врагом ни ему, Алексею, ни его горячо любимой родине. Однако, если смотреть в корень, он самый настоящий враг советскому строю. Вон как он критиковал советские порядки!.. Но ведь он прав! Тысячу раз прав! – тут же подумал капитан. А за правду не судят. В нормальном, естественно, обществе. Но ведь его осудят! Выходит, наше общество ненормальное?..

Кто же это сказал: революция, дескать, есть обострение всех чувств и выплеск эмоций?.. «Наверное, когда-то и в России поутихнут бури», – с надеждой подумал Алексей. Но пока революция продолжается. А коль так, нужно жить по революционным законам. Ну а товарищ Сталин сказал ясно: кто не с нами, тот против нас. И это аксиома… А впрочем, аксиом в жизни не должно быть. Нужно жить по обстоятельствам. И по совести. И по уму. Иначе эмоции и все эти обострения чувств убьют нашу веру в справедливость. А без этого человек не может, без этого он возненавидит не только окружающих, но и самого себя. А это страшно!..

А наутро, придя в комендатуру, Жаков первым делом велел привести к нему арестованного литератора.

– Вот что, Николай Николаевич, – сказал он ему. – Я вас сейчас отпущу. Только, пожалуйста, немедленно уезжайте!

– Куда? – не понял Коломыцын.

– А хоть к черту на кулички! – раздраженно произнес капитан. – Только не оставайтесь в этом городе. На днях из Хабаровска приезжает большая следственная группа краевого Управления НКВД – те не станут с вами церемониться… Все, разговор окончен… Прощайте!

Он вызвал одного из своих помощников и велел тому проводить Коломыцына до выхода.

Однако Николай Николаевич не внял совету Жакова и остался в Гензане. Это была его роковая ошибка. Пока Алексей находился в командировке в Хабаровске, его снова арестовали. На этот раз по приказу прибывших из Союза следователей НКВД, которые, мало того что переломали ему на допросах все кости, – они отправили его этапом в СССР, где над ним состоялся суд. В определении, которое ему вынесла Военная коллегия Верховного суда РСФСР, было сказано, что он «…осужден по Закону от 7 августа 1932 года к 25 годам лишения свободы, а по статье 58-I „а“ УК РСФСР и в совокупности преступлений – к расстрелу с конфискацией имущества, с поражением прав на 5 лет и взысканием в пользу инженерного отдела ОТФ 150 000 рублей и 1 884 000 корейских йен за причинение ущерба».

1

Едва поезд пересек границу, как в вагон на первом же полустанке вошли новые пассажиры. Их было пятеро – две женщины и трое мужчин. Алексей специально вышел в коридор, чтобы на всякий случай запомнить их лица. И не только запомнить, но и попытаться интуитивно почувствовать, что это за люди. А разбираться в людях его научила жизнь. В то время когда его сверстники еще только пытались складывать из букв слова, он уже прошел огонь, воду и медные трубы. Беспризорное детство, воровские притоны, бесконечные уличные разборки, налеты, облавы, милицейские участки, скитания по чужим углам, встречи с плохими и хорошими людьми – все это не только закалило его, но и наградило теми качествами, которые теперь помогали ему в работе.

В поведении новых пассажиров не было ничего особенного. Усталые, озабоченные люди – и только. При этом люди, как видно, небогатые – об этом говорил их внешний вид, – но, скорее всего, из городских. Крестьяне обычно ездят в общих вагонах, в крайнем случае – в плацкартных. А эти нет, эти предпочли отдельные купе.

– Ну что там? – спросил Козырев, откладывая в сторону старый номер «Правды», который он случайно нашел в своем портфеле. – Ничего подозрительного не заметил?

После того как этот странный человек по имени Шигай предупредил Жакова об опасности, Козырев велел всей группе сосредоточить все внимание на подопечных. «И никаких больше отлучек!» – предупредил он и строго взглянул на Жору.

Теперь даже Цой был в постоянной готовности. Проверив свой пистолет, он выходил в коридор, чтобы послушать, о чем там говорят пассажиры. А так как они все говорили по-корейски, понять их мог только он.

Бортник тоже вдруг разом изменился. Это у него всегда так – чуть какая опасность, он тут же преображается. И все же пассажирку из соседнего купе он по-прежнему не забывал. Нет-нет да заглянет к ней, чтобы проведать, как она там. Иногда он задерживался, и тогда Алексею приходилось легонько тарабанить в дверь, за которой в сладком аромате духов «Красная Москва» пышно расцветала будоражащая сознание тайна.

– Жора, можно тебя на минутку…

– Ну что ты, ей-богу!.. – открыв дверь, недовольно бурчал тот. – Дай с человеком поговорить.

– Тебе что, ночи не хватило? – в свою очередь, злился Алексей, которому пришлось до утра дежурить в коридоре за двоих. Козырева жаль было поднимать – уж больно сладко он спал, – а этот прилип к бабе и ни в какую.

– Ну все, все, иду, – сдавался товарищ и оглядывался по сторонам: не видит ли его старшой?

Проходило время, и из соседнего купе вновь раздавался веселый женский смех, который казался Жакову чем-то вопиющим и отвратительным в этой обстановке.

«Нет, Жора неисправим, – думал он. – И как его Зинка терпит? Ой, намается она с ним. Ну что за человек – ни одну юбку не пропустит».

А тут в вагон зачастил какой-то странный тип. Он был мало похож на остальных пассажиров. На вид ему было лет тридцать-тридцать пять. На нем был светлый твидовый пиджак европейского покроя и фланелевые брюки. Белая рубашка с ярким галстуком выдавали в нем щеголя. «Откуда он такой взялся?» – удивился Жаков. Его можно было бы назвать английским денди, если бы не его холеное азиатское лицо с характерной припухлостью вокруг узких внимательных глаз. Несколько раз этот человек подходил к проводнице, сменившей на своем посту напарника, и о чем-то спрашивал ее.

Представившись корреспондентом какой-то корейской газеты, он пытался выяснить, где находятся пассажиры, севшие в вагон в Хабаровске. На вопрос, зачем это ему нужно, он ответил, что разыскивает своих товарищей, которых не видел много лет. Заподозрив неладное, проводница, не найдя ничего другого, указала на дверь купе, где ехали корейские энергетики, – вроде как хотела ввести незнакомца в заблуждение, а сама направилась к контрразведчикам. Те выслушали ее внимательно, после чего начали задавать вопросы.