– Хватит! – Но Оливия смеялась.

– Что смешного? – спросил отец Джеймс, появляясь на пороге. Он вытирал руки платком.

Обе женщины засмеялись еще сильнее.

– Кажется, я пропустил шутку, – заметил отец Джеймс.

– Ничего особенного. Мы просто дурачились. – Оливия бросила на Сару предостерегающий взгляд. – У моей гостьи живое воображение. – Чтобы сменить тему, она прошла через арку и посмотрела в сторону передней части дома. – Ну так как, моя дверь отремонтирована?

– Как новая. – Он показал ей свою работу и объяснил, как ему удалось починить замок. – Слегка подкрасить, и ничего не будет заметно.

– Как мне вас отблагодарить? – спросила она и краем глаза увидела, как Сара непристойно подняла бровь.

– Ужин был началом, – ответил он, и его губы приподнялись с одной стороны. – Может, мне удастся убедить вас иногда посещать мессу.

– Вы много хотите, – поддразнила она, – но конечно. Может быть. А сейчас пойдемте, мы можем отведать Десерт в гостиной. Почему бы вам не посмотреть, не найдется ли что-нибудь достойное по радио, а я зажгу камин?

– Предоставьте это мне, – сказал он. – Просто покажите мне, где сарай. Я, знаете ли, был игл-скаутом[27].

– И почему меня это не удивляет?

В течение следующего часа, пока огонь потрескивал в старом камине и по старинному радио бабушки Джин звучали приятные джазовые композиции, они вели светскую беседу. Отец Джеймс был очарователен, как всегда, но Оливия заметила, что под видимой вежливостью скрывалось некоторое напряжение, беспокойство, которое было видно только изредка, что-то темное в его глазах.

Сара была права. Он красив. Даже потрясающе великолепен. Хотя Оливия пыталась не обращать внимания на это чувство, она замечала крохотную искорку, какую-то связь всякий раз, когда он смотрел на нее. Создавалось впечатление, что в его взгляде имеется некое невыраженное послание – незаданный вопрос, и она была уверена, что он напугает ее до смерти, если она его узнает.

И это ее беспокоило. Боже мой, он ведь священник. Любая связь с ним была немыслимой, возможно, ее воображение работало ускоренным маршем. Она могла думать об отце Джеймсе Маккларене только как о служителе бога и никак иначе. Только так.

Сначала полицейский; теперь священник.

Ни в коем случае. Она сидела на одном конце бугорчатого дивана бабушки Джин, он – на другом. Сара выглядела значительно спокойнее, чем когда она впервые показалась на крыльце Оливии. Она сбросила туфли и подогнула ноги под себя, медленно покачиваясь на старом бабушкином вращающемся стуле.

Оливия подумала о словах Сары: каково это – заниматься любовью со священником.

Ради всего святого, ты ведь всего несколько дней назад была с Бенцем.

Она чувствовала, как ее лицо бросило в жар, но ей удавалось поддерживать разговор, который в основном касался Сары и ее жизни в Тусоне. Сара, жестикулируя во время речи, объясняла, что они с Оливией владел магазином, и после того как Оливия вернулась в Луизиану, «все стало не так, как раньше».

Это было подходящим моментом удалиться и оставить Сару разговаривать со священником. Оливия извинилась и принялась за посуду. Она отказалась от помощи на кухне, заявив, что та слишком мала, чтобы вместить больше одного человека, и она, вероятно, быстрее справится сама.

Сара не стала сильно спорить, и когда Оливия отважилась бросить взгляд через открытый проем, она заметила, что Сара пересела на диван, погрузилась в разговор с отцом Джеймсом и промокала глаза бумажным платочком. Хорошо. Теперь она не будет попадаться на глаза, причем так, чтобы это не казалось слишком очевидным.

Она вымыла, вытерла и убрала все тарелки, протерла столы, даже подмела пол. На фоне негромкой музыки она слышала, как быстро говорит Сара, иногда ее слова прерывались рыданиями, затем более глубоким и спокойным голосом отца Джеймса. Может быть, он помогает ей; может, ему удастся достучаться до ее души. Оливия скрестила пальцы и взмолилась о том, чтобы Сара каким-то образом нашла способ определиться со своим браком и с Лео, этим подонком-мужем.

Оливия уже собиралась было предложить дижестив, когда зазвонил телефон, и она сразу же подумала, что, возможно, это снова звонит Бенц.

– Алло?

– Здравствуй, дорогая. – Она замерла, узнав голос. Сердце стало каменным. Что ей сказать своему отцу? – Просто хотел пожелать тебе счастливого Дня благодарения.

– Тебе... тебе того же, – выдавила она, хотя не была уверена, что говорила всерьез.

– У меня нет времени заехать к тебе сегодня, и, по всей вероятности, у тебя много дел, но когда-нибудь, Ливви, нам нужно увидеться и вспомнить былые времена. Я теперь служитель господа. Ты можешь поговорить со мной.

– Не было никаких былых времен, Реджи. – нужно было в корне пресечь все эти отношения в стиле «отец–дочь».

– Правильно. Я об этом и говорю. Нам нужно преодолеть разделяющую нас пропасть, дорогая.

– Пожалуйста, не называй меня так. Никогда. Ты можешь звать меня «Оливия».

– Черт, это совсем невесело.

Она сейчас сердилась на него из-за того, что он помешал ее празднику.

– Знаешь, Реджи, для священника ты слишком много ругаешься.

– Может быть, я из церкви «говори все как есть». Я позвонил, только чтобы пожелать тебе хорошего дня. – Она почувствовала, что он собирается повесить трубку, и задумалась, стоит ли говорить грубо. Как-никак сегодня День благодарения.

– Подожди, – сказала она. – Послушай, я, гм, надеюсь, что у тебя сегодня тоже хороший день, да? – Это было лучшее, что она могла сказать.

– Да, Оливия.

– Реджи? Я хочу спросить у тебя кое-что, – произнесла она, решив рискнуть. Раз уж он позвонил, почему бы не извлечь из этого пользу. – Я тут перебирала бабушкины вещи и натолкнулась на запись о том, что у меня есть старший брат. Бернадетт это подтвердила, но она не смогла сказать мне, где он и жив ли он вообще. Я думала, может, ты что-нибудь знаешь.

– Хорошенькое дело, скажу я тебе. Я тридцать лет ни единого слова об этом мальчике не слышал, и вот тебе пожалуйста – за сегодняшний день меня уже второй раз о нем спрашивают. Я ничего не знаю, кроме того, что сказал этим детективам, которые имели наглость притащить меня в Новый Орлеан в День благодарения. Я им рассказал то немногое, что знаю. О ребенке мне ничего не говорили. Эта твоя проклятая мать так и не дала мне шанса узнать собственного сына! – Он был взбудоражен, его дребезжащий голос напряжен. – И почему сейчас все вдруг заинтересовались?

– Потому что раньше я о нем ничего не знала.

– А этот полицейский?

– Это уже касается только тебя и его, – ответила она. – Думаю, это связано с каким-нибудь расследованием.