* * *

Однажды, когда мы разговаривали о геноциде и мировой реакции на него, генерал Кагаме сказал:

— Некоторые люди полагают, что геноцид не должен был на нас повлиять. Они думают, что мы подобны животным, что, когда теряешь родственников, тебя можно утешить, дать хлеба и чаю — и ты об этом забудешь. — Он усмехнулся: — Иногда я думаю, что это — презрение к нам. Я когда-то ссорился с этими европейцами, которые приезжали, угощали нас содовой и говорили: «Вам не следует делать того-то, вам следует делать то-то, не делайте этого, делайте то». Я говорил: «У вас что, чувств нет?» Эти чувства воздействовали на людей. — Кагаме указал пальцем на свое худое тело и сказал: — Может быть, потому-то я и не набираю вес — эти мысли по-прежнему снедают меня.

В начале июня 1997 г., сразу после визита Ричардсона в Конго, я на один день поехал в Кигали, чтобы повидаться с Кагаме и расспросить его о предполагаемых массовых убийствах руандийских хуту в Конго.

— Думаю, там немало преувеличений, — ответил он, — в смысле систематического истребления, систематических убийств беженцев или даже возможного участия высших властей разных стран. — А потом добавил: — Но давайте немного заглянем в прошлое, если не быть лицемерами… Прежде всего еще раз я хочу поднять вопрос об участии некоторых стран Европы. Помните «бирюзовую зону»?

Кагаме больше часа описывал возрождение «Власти хуту» после победы РПФ в 1994 г., начав с прибытия французских сил в последние недели геноцида и пробежавшись по деятельности génocidaires в лагерях — перевооружение, подготовка, альянс с Мобуту, убийства и изгнание населения в Северном Киву, постоянные нападения на Руанду и кампания по искоренению тутси-баньямуленге в Южном Киву. Он сыпал названиями городков в Конго, где произошли серьезные сражения во время марша Альянса на Киншасу, и описывал масштабное участие в них войск «Власти хуту».

— Мне становится крайне трудно представить, что весь мир настолько наивен, чтобы не видеть, что это была реальная проблема, — говорил он. И добавил: — НАПРАШИВАЕТСЯ ВЫВОД, ЧТО «НА ВЫСШЕМ УРОВНЕ СУЩЕСТВОВАЛ НЕКИЙ ЗАГОВОР» МЕЖДУНАРОДНОГО СООБЩЕСТВА С ЦЕЛЬЮ ЗАЩИТЫ УБИЙЦ И, ВОЗМОЖНО, ПОМОЩИ ИМ В ДОСТИЖЕНИИ КОНЕЧНОЙ ПОБЕДЫ.

— Но зачем какой-либо из великих держав вести такую безумную политику?

— Чтобы побороть собственное чувство вины после геноцида, — ответил Кагаме. — В них сильно́ чувство вины.

Это был тот же разговор, в самом начале которого Кагаме сказал мне, что у Руанды нет войск в Конго, как он и говорил всем на протяжении восьми месяцев, — и который он закончил признанием, что на самом деле это он инициировал всю кампанию и его войска были там все это время. Этот решительный поворот удивил меня больше, чем сама информация, и мне осталось только гадать, почему один из самых проницательных политических и военных стратегов нашего времени взял на себя развязывание этой войны как раз в тот момент, когда на него дружно сыпались обвинения в военных преступлениях.

Посматривая записи нашей беседы, я осознал, что резоны Кагаме были прозрачны. Он не отрицал, что многие руандийские хуту были убиты в Конго; он сказал, что, когда мотивом была месть, такие убийства следует наказывать. Но он считал génocidaires ответственными за смерть тех, кто шел вместе с ними.

— Это не настоящие беженцы, — подчеркнул он. — Это просто беглецы, люди, бегущие от правосудия после убийств людей в Руанде — после убийств.

И они продолжали убивать.

Краткий период покоя в Руанде, последовавший за массовым возвращением из ооновских лагерей в конце 1996 г., быстро закончился, и с февраля систематические убийства тутси снова стали стабильно нарастать. Бо́льшая часть северо-запада была в состоянии вялотекущей войны. Восточный Конго тоже пребывал в беспорядке, и значительные скопления боевиков-хуту, которые отказались от всех возможностей репатриации, продолжали действовать на всей этой территории. Кагаме особенно беспокоили десятки тысяч génocidaires, бежавших в Центрально-Африканскую Республику, Кон-го-Браззавиль и в удерживаемые мятежниками области Анголы.

— Даже сейчас эти люди, экс-РВС и ополченцы, пересекают наши границы, возможно смешавшись со своими родственниками, — говорил Кагаме. — Они вооружены гранатометами, автоматическим оружием, они убивают людей на своем пути, а для международного сообщества это ничто. Для него важно лишь то, что тутси убивали беженцев. В этом есть что-то крайне несправедливое. Вот почему я думаю, что ужасная вина лежит на некоторых людях, и они пытаются избавиться от нее, всегда рисуя такую картину, в которой тутси — плохие, а хуту — жертвы. Но никакое запугивание или искажение фактов не свернет нас с пути. Это создаст для нас проблемы, но мы не дадим себя победить!

Таким разгневанным я его еще не видел.

— Их много осталось, — сказал он, имея в виду génocidaires, — и нам придется продолжать разбираться с этой ситуацией столько, сколько она продлится. Мы совершенно не устали от того, что нам приходится иметь с этим дело, — это они устанут, не мы.

Мрачная перспектива. Но Кагаме пытался объяснить, почему война в Конго случилась так, как она случилась, — дабы, сказал он, «не дать стереть Руанду с лица земли». Вот как он видел свой выбор, и это объясняло ошеломительную холодность его речи. Но хотя его голос и манеры были, как всегда, сдержанны, он явно был возмущен тем, что его солдат обвиняют в уничтожении силы, которую он считал армией, намеренной уничтожить Руанду. Вызывающе дерзкое поведение Кагаме и ощущение обиды слились в гневе, достойном Ахава. Он не просто хотел, чтобы мир видел ситуацию его глазами; ОН, ПОХОЖЕ, ВЕРИЛ, ЧТО МИР ДОЛЖЕН ИЗВИНИТЬСЯ ПЕРЕД НИМ ЗА ТО, ЧТО ОКАЗАЛСЯ НЕ СПОСОБЕН ПРИНЯТЬ ЕГО ЛОГИКУ.

В идеале, сказал он мне, расследование было бы наилучшим способом прояснить историю с массовыми убийствами в Конго.

— Но, — сказал он, — из-за этой предыстории, которую я вам уже рассказал, из-за этого партизанского участия, из-за этих политически мотивированных голословных обвинений даже на высших уровнях международного сообщества, как видите, мы здесь имеем дело с судьями, которых нельзя судить. И все же они ужасно ошибаются. В этом заключается самое плохое во всей этой ситуации. Я утратил веру. Видите ли, опыт Руанды с 1994 г. не оставил мне веры в эти международные организации. Очень мало веры.

— В сущности, — продолжал Кагаме, — я думаю, нам следовало бы начать обвинять тех людей, которые на самом деле поддерживали эти лагеря, тратили по миллиону долларов в день в этих лагерях, обеспечивали поддержку этим группировкам, чтобы те восстановились и превратили себя в военную силу, в милитаризованных беженцев. Когда в конечном счете такие «беженцы» ввязываются в бой и гибнут, думаю, это имеет большее отношение к этим самым людям, чем к Руанде, чем к Конго, чем к Альянсу. И почему бы нам их не обвинять? Они же пытаются отделаться от своей вины. Это нечто такое, что они стараются отогнать от себя.

Действительно, победа панафриканского альянса, который сформировал Кагаме в Конго, значила поражение для международного сообщества. Ведущие державы и их гуманитарных представителей отодвинули в сторону — и, по словам Кагаме, «не они определяли исход, так что это им опять же не по нутру».