— К торжественному маршу!..

Я сидел на смирном белоснежном Испогане, присланном мне еще десять лет назад персидским шахом, уж не помню по какому случаю, сурово сдвинув брови и выпятив уже наполовину седую бороду. За моей спиной расположилась живописная группа из десятка бояр и великих бояр. Я принимал парад по случаю очередного выпуска пушкарской военной школы. В принципе, на самом деле таковых выпусков было пять, поскольку помимо пушкарской в строю стояли еще и выпуски пехотной, кавалеристской и военно-инженерной школ, а также Военной академии. Однако для меня наиболее важным был выпуск именно пушкарской. Потому что в первой шеренге выпускников возвышался довольно-таки долговязый молодой человек двадцати лет от роду именем Иван, фамилией Годунов, являющийся моим первенцем и ныне занимающий государственную должность наследника престола. Впрочем, Годуновых сегодня на этом плацу, на коем выстроились еще и первые роты всех полков, составляющих гарнизон Одинцовского военного городка, было трое. Кроме меня и Ваньки в строю первой роты Калужского драгунского полка стоял рядовой-новик Данила Годунов, коему через месяц должно было исполниться семнадцать лет, лишь этой весной окончивший Белкинскую цареву школу. Ну а в сорока верстах отсюда, как раз в этой Белкинской царевой школе, еще только постигал науки и ремесла двенадцатилетний Федор Годунов-младший. Ну это уже к слову… Так вот, именно таким скоплением Годуновых на этом плацу и было вызвано мое здесь присутствие. Впрочем, в Одинцово я и так приезжал гораздо чаще, чем в иные военные городки. Ибо оно было расположено наиболее близко от Москвы…

— Поротно!..

Я повел взглядом по замершему строю, найдя высокую и худую фигуру сына. Он стоял третьим в шеренге. Рослый малый вымахал. И толковый. Через год службы выбился в капралы, а затем и в военную школу попал. И окончил ее ноне вторым по списку. Причем, судя по всему, мог бы и первым. Это инструктора расстарались. Всем известно, как я всех гоняю, требуя спрашивать со своих отпрысков еще куда более, чем с любого другого. Вот и, желая мне потрафить, подзавалили парня…

А куда деваться-то? У ребят не будет, как у меня, опыта двух жизней и возможности смотреть на мир из временной растяжки в четыреста лет. А страна им достанется ох какая непростая. Так что необходимо закладывать традиции семейного воспитания. Я ведь почему принял решение и далее множить и развивать дворянство-то? Как раз именно из-за этих традиций семейного воспитания. Нет, социальные лифты в государстве необходимы. Дворянство не должно превратиться в замкнутую касту, свысока взирающую на остальных. Плохо кончится, причем и для дворянства, и для государства… Но вот то, что первую скрипку в государстве должны играть люди, превыше всего ставящие служение, — несомненно. А насчет социальных лифтов — я это дело уже предусмотрел. Так, два года назад по примеру Петра Первого я ввел в стране Табель о рангах. Правда, о десяти, а не о четырнадцати классах. Гражданские ранги начинались с писца и заканчивались великим боярином. Личное дворянство давалось только с пятого ранга — со стольника, а потомственное — с седьмого, с окольничего. Да и сама табель была слегка изменена. Скажем, думных дворян там не было вовсе, а бояр было аж два чина — просто бояре и великие бояре. Скажете, писец — не шибко благозвучно звучит? А типа какой-нибудь коллежский асессор, значит, благозвучнее…

А вот у военных личное дворянство давалось с первого же ранга — лейтенант, а потомственное с пятого — с майора. И начинать службу все дворяне все одно должны были с рядового того полка, к коему были приписаны Разрядным приказом. Только выпускникам царевых школ давалась возможность выбрать род войск и полк, в коем они хотели бы начинать службу. Ну в пределах имеющихся квот, конечно. Спросите, почему им и уж тем более всем, а не, там, десятку лучших? Да потому, что, так сказать, по заслугам и честь. В царевых школах нерадивых неучей не было. Требования к уровню знаний и навыков, кои должны были показывать школьные отроки, — и ранее были вельми суровы, а теперь и еще ужесточились. Хотя в первые три года никого не отчисляли, предпочитая пороть. Даже Ваньке, коий все время обучения никогда не опускался ниже пятого результата на потоке, и то досталось раз шесть. Данила же, по характеру более мамин, чем мой, то есть натура куда более романтическая, сумел набрать такой результат за один первый же год. А Федьку мне даже пару месяцев назад, когда заезжал по делам в Белкино, пришлось успокаивать. Он был твердо уверен, что ему назначили порку несправедливо. Что, впрочем, на самом деле могло быть и недалеко от истины. Ибо в царевых школах действовал негласный принцип: как минимум раз в год каждый отрок должен побывать на конюшнях. Дабы знал и не забывал, каково оно… Но зато на четвертом году слабо успевающего выученика, по субботам не вылезающего из конюшен, где обычно и происходила порка, вполне могли выпереть из стен сего учебного заведения с формулировкой «за нерадение в учебе».

— На одного линейного дистанции!..

Я подобрал поводья. Смирный-то он, Испогань, смирный, но сейчас грохнут барабаны, грянет об утоптанную землю пара тысяч подкованных каблуков, а ну и вскинется. И полетит царь-батюшка, уже изрядно поистративший свою молодецкую стать и сноровку, из седла вверх тормашками…

— Шаго-ом — марш!

И они пошли…

К сыну я подошел уже после того, как торжественное прохождение закончилось. Он стоял в окружении приятелей по учебе радостно-возбужденный. Ну да все мужчины во все времена радуются, когда преодолевают очередное препятствие, очередное испытание, иначе какие же они мужчины?.. Заметив меня, школьный сержант зычно заорал:

— Смир-на!

Я махнул рукой и кивнул сыну, вытянувшемуся во фрунт вместе со всеми. А куда деваться, он — новоиспеченный сержант, а я — верховный главнокомандующий…

— Ну что, со мной поедешь? — спросил я, когда мы отошли в сторонку.

Выпускникам здесь, как в оставленное мною время, никаких отпусков не полагалось. Но отправляться к месту службы они могли «без особливой поспешности». А сыну ехать предстояло не близко — на Дальний Восток. Боевые действия велись ныне пока токмо там. Вернее, и там уже, считай, не велись. Экспедиционный корпус генерала Татищева благополучно добрался до Амура, где последовательно разгромил семи-, а затем и пятнадцатитысячное войско и взял Нингуту, важнейший журженский форпост на севере. После чего разгромил посланное против него сорокатысячное войско под командованием Цзиргалана, одного из двух журженских князей-регентов, являвшихся опекунами малолетнего Фулиня, сына умершего в тысяча шестьсот сорок третьем году хана Абахая. Хотя, как выяснил из допроса пленных Татищев, все предыдущие разы он громил войска, посланные другим князем-регентом, Доргонем.

В чем тут фишка, выяснилось быстро. Доргонь оказался жутко хитрым политиком и сразу после явно предугаданного им разгрома отстранил своего соправителя от власти, обвинив в страшном поражении, и… прислал послов с вопросом, чего нам надобно-то. С Татищевым был послан царев дьяк Посольского приказа Лукьян Белый, коему удалось заключить с маньчжурами не токмо перемирие, но еще и соглашение о границе. Кою удалось провести от озера Хулун-нур затем по реке Хайлар, далее по Ялухэ, потом по притоку Сунгари — Нуньцзян, после чего она шла по Сунгари, еще одному ее притоку Тудаоцзян и спускалась к Японскому морю с обратной стороны хребта Хамген. А спустя некоторое время заключили и союз. Причем на нем настояли именно журжени. Хотя они по этому договору и теряли гигантскую территорию, но им гораздо важнее было обезопасить северную границу. И коль уж не удалось сделать это военным путем, то, как я и рассчитывал, они были не прочь сделать это дипломатическим. А что касается потерь территории, то они собирались в ближайшее время их компенсировать…