– Он понесет убытки, со мной все не так просто!

Напоминаю Пабло, если бы он был таким богатым, как говорит, и обладал достаточным количеством наличных, то не просил бы помочь ему похищать магнатов. Слава богу, секрет остался между нами. Эскобар рассерженно смотрит на меня. Но я продолжаю, не изменившись в лице:

– Родригесам не приходится содержать армию в тысячу человек, Пабло. Их семьи тоже не бедствуют. Я уже слышала это как минимум от шести тысяч человек…

– Ты просто схватываешь на лету, Вирхиния! Я впечатлен! А что там насчет армии Хильберто? Сотни конгрессменов и журналистов обходятся дороже, чем все мои парни, вместе взятые! Кажется, в плане расходов, мы с ним на равных. Я делаю ставку на привязанность людей, и это самое выгодное вложение в мире! Или думаешь, какой-то сенатор отдаст свою жизнь за Родригеса?

Я снова и снова повторяю, что на своей территории Хильберто находится под защитой губернатора, полиции и армии, у него тысяча таксистов-информаторов. Даже «M-19» не суется к нему. Помимо того, что Родригес друг Ивана Марино Оспины, он всю жизнь был очень близок семье командующего Антонио Наварро, о котором всегда говорил: «он очень любит деньги». Предупреждаю, его враг – близкий друг нескольких президентов. Выбирая между деньгами Родригеса и свинцом Эскобара, не трудно догадаться, кому отдадут предпочтение. Убеждаю Пабло: он разделяет изначально объединенный вокруг него «профсоюз». Теперь он распался на дюжины маленьких, кровожадных и лишенных величия картелей, способных на все ради того, чтобы составить ему конкуренцию.

– Многие предприимчивые люди стремятся получить выгоду от сложившейся ситуации, надеясь, что вы перебьете друг друга и освободите им место. Но если вы с Хильберто объединитесь, расходы снизятся вполовину, силы удвоятся, и вы оба выиграете финальную битву против экстрадиции. Если Галан станет президентом, на следующий день после его вступления в должность договор об экстрадиции вступит в силу. Хильберто знаком со всеми влиятельными колумбийцами, ты тоже вызываешь уважение, только по-своему, никто в здравом уме не осмелится поставить это под сомнение. Прекратите тратить миллионы, пытаясь переубивать друг друга, и позвольте остальным колумбийцам жить в мире, ведь Колумбия все прощает. Пабло, ты всегда знал, каково предназначение людей, используй меня, чтобы остановить эту войну. Давай, протяни руку, подай пример величия. И на следующий день я уеду из страны, ни один из вас больше никогда меня не увидит.

– Пусть тогда Хильберто сделает первый шаг. Он в курсе почему. Тебе нет необходимости знать об этом, это мужские дела, с тобой они не имеют ничего общего.

Я пытаюсь убедить Пабло: не важно, из-за чего разгорелся конфликт, важнее – к чему приведет объединение его картеля с Кали.

– Если этот сеньор кажется тебе таким богатым, важным и могущественным, почему не попросишь у него денег на поездку?

Никогда в жизни не чувствовала себя более оскорбленной. Я набрасываюсь, как пантера, отвечая: во-первых, мне бы не хватило смелости просить денег ни у кого, кроме него, а, во-вторых, с Хильберто Родригесом у меня не было романтических отношений. Напоминаю: моя карьера завершилась, поскольку Пабло Эскобар был моим любовником на протяжении пяти лет, а не из-за пятиминутной интрижки, о которой знают только три человека. Правда, ей предшествовало множество долгих разговоров, которые открыли мне глаза на то, насколько продажными могут быть президенты, губернаторы и половина Конгресса. Видя, что все тщетно, я напоминаю Пабло, что он очень занятой человек, а мы беседуем уже почти час.

Он спрашивает, когда у меня самолет. Я отвечаю: в пять часов вечера, в три мне нужно выехать из отеля. Он встает с дивана и, опираясь руками о перила балкончика, справа от меня, смотрит вдаль.

– Зачем же тебе уезжать… навсегда?

Объясняю, что хочу изучать синхронный перевод в Женеве. Хороший переводчик зарабатывает тысячу долларов в день. Мне нужны всего сто тысяч долларов взаймы, квартиру я бы продала или сдала какому-нибудь дипломату в аренду с мебелью. Добавляю, что переводчик с пяти или шести языков будет ему очень полезен. Он всегда сможет оставлять мне записи или официальные документы, которые не хотел бы доверять посторонним.

– Вот что, на мои деньги ты не уедешь! Переводчиков миллионы, и ты не выйдешь замуж за какого-нибудь обрюзгшего банкира, потом ужиная где-нибудь в Швейцарии, пока у меня тут душа разрывается. Мне уже не важно, любишь ты меня или ненавидишь, Вирхиния, но ты останешься здесь, проживешь все грядущие события, чтобы в будущем написать о них, и точка.

Я пытаюсь переубедить его, говоря, что в день, когда я решу описать произошедшее, коррумпированные политики и его враги разрежут меня на кусочки. Его эгоизм приговаривает меня к голодной смерти в стране, которая уже не может предложить мне ничего нового – сплошной каждодневный ужас. Я спрашиваю, куда подевалось его величие. Он обиженно смотрит на меня, отвечая: туда же, где зарыта моя карьера. Потом, как бы в оправдание, Пабло глубоко вздыхает и говорит:

– Неужели, ты думаешь, что мы с тобой можем сами выбирать судьбу? Нет, любимая моя! Каждый выбирает только одну половину. Вторая половина уже предопределена кем-то другим!

Встав со стула, я выглядываю на балкон, откуда виднеется сельский пейзаж, красота которого при других обстоятельствах точно изумила бы меня. Я заявляю: человек, у которого есть несколько миллиардов долларов, которому скоро исполнится тридцать восемь лет, не имеет права называть себя жертвой судьбы. Я ведь могла догадаться, что однажды его жестокость обернется против меня.

– Я руководствуюсь причинами, которые не могу тебе объяснять сейчас, но однажды ты поймешь. Оказывается, ты знаешь и понимаешь меня как никто другой, а я, в свою очередь, знаю тебя лучше, чем кто-либо. Поэтому убежден, даже если ты меня разлюбишь и перестанешь уважать – ты всегда будешь судить благородно и никогда не предашь память обо мне в мемуарах. Мою истинную историю не смогут написать журналисты, политики, семья или ребята, потому что ни один из них не провел и не проведет со мной сотни ночей, обсуждая наши личные дела, в которые посвящены только мы с тобой. Я выбрал тебя за целостность и великодушие. Думаю, только ты способна точно передать мои мысли и чувства… А также рассказать, почему я такой, какой есть, или каким однажды стану… Хотя ты уже будешь с другим, а не со мной и не захочешь видеть, слышать или говорить со мной, мне необходимо знать, что там, где-то вдали, ты наблюдаешь за происходящим сумасшествием с присущей только тебе объективностью.

Даже не знаю, что ответить на такое признание. Лишь осмеливаюсь произнести, что мы оба прекрасно знаем, как поднять самооценку другого, когда он разваливается на кусочки. Но это – только лишний предлог, чтобы не дать мне ни цента. У него есть жена и любые женщины, каких он только пожелает, а я ему абсолютно не нужна. До сих пор не понимаю почему, если я действительно так важна для Пабло, он не может покончить с моими страданиями одним росчерком пера, как сделал это пять лет назад с долгами моей студии. Когда он отвечает, что скоро начнется война, я недоверчиво смеюсь, признаваясь, что мои хорошие подруги продемонстрировали украшение за четверть миллиона долларов для женщины, которую он почти наверняка уже забыл. Пабло подходит ко мне, взяв за подбородок большим и указательным пальцами. Настолько иронично, насколько это возможно, он, то ли угрожая мне, то ли с упрекая, произносит: