1

Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,

Хоть бой и неравен, борьба безнадежна!

Над вами светила молчат в вышине,

Под вами могилы – молчат и оне.

Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги:

Бессмертье их чуждо труда и тревоги;

Тревога и труд лишь для смертных сердец…

Для них нет победы, для них есть конец.

2

Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,

Как бой ни жесток, ни упорна борьба!

Над вами безмолвные звездные круги,

Под вами немые, глухие гроба.

Пускай Олимпийцы завистливым оком

Глядят на борьбу непреклонных сердец.

Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком,

Тот вырвал из рук их победный венец.

Стихотворение построено так, что текст его отчетливо членится на сегменты: два больших композиционных отрывка по две строфы в каждом взаимно соотнесены нумерацией, синтаксическим и смысловым параллелизмом. Эквивалентность их задана и заглавием: «Два голоса». Видно, что каждый элемент текста «первого голоса» как бы отражается в соответствующем элементе второго. Каждый «голос» членится на строфы, а строки делятся цезурой на полустишия. В данном случае мы, бесспорно, имеем дело с доминированием парадигматики: и заглавие, и общая композиция наглядно убеждают, что оба голоса по-разному говорят об одном, давая возможные интерпретации некоторого единого взгляда на мир, рождающегося при их соотнесении. Таким образом, первый этап операции «троянский конь» может считаться завершенным. Одиссей нейтрализован. Гений и злодейство несовместимы. Бумаги в сейфе. Второй ключ у Енукидзе.

Вассертрум

Прошло примерно сто лет со времени Великой художественной революции начала XX века, которая провозгласила автономию искусства и независимость художника от общества. Художники отказались следовать вкусам публики, разделять ее идеалы и служить ее целям. Искусство стало частным делом автора, за которым признавалось право быть непонятным обществу. Что осталось от этой прокламации независимого искусства в наши дни? Немногое.

Борис Гройс, профессор

Скот расчесал бакенбарды. Осторожно подошел к зеркалу и постоял, задумчиво глядя на отражение: «Боже мой, как я постарел», – подумалось ему. Шел 1997 год. За окном стояла противная московская осень.

С утра в ванной Скот обнаружил, что в паху опять появились оранжевые прыщи. Много лет прошло, а надо же, появлялись опять и опять.

Намазывая ранки густым слоем специального крема, Скот думал: «Зачем я мучил бедную овечку? Неужели нельзя было как-то по-другому? Молодчина Майгис – облил „Данаю“ серной кислотой и навек прославился. А тут? Мало того, что после акта с непроверенным по разгильдяйству галериста животным – эти постоянные рецидивы, – Скот ощупал трусы, – так еще и настоящей славы нет! Чтобы хоть как-то держаться на плаву, приходится снова и снова гавкать, кусать людей, вилять голой жопой, сидя на цепи перед стеклянными входами буржуазных галерей на их помпезных открытиях. Нет, пора с этим завязывать. Надо что-то менять».

Скот полистал записную книжку: светские репортеры, ветеринарные врачи, поставщики французских вин и элитарных туруслуг, коллекционеры. Как же мало людей, которые действительно могут повлиять на судьбу художника! Скот продолжал листать блокнот. Галерея АСТ. Хорошая галерея, но Арбат Салахович Телин, ее бессменный руководитель, увлекся политикой, выставляет «новых кукрыниксов». Нет, не годится! Может быть, «Большой Икс»? Симпатичные ребята в коротких штанишках – но Скот и так на них работает. Что нового эти специалисты из «БХ» смогут предложить его мятущемуся духу? Разве только очередной, переливающийся веселыми огоньками бегущей строки ошейник, спизженный один в один у Дженни Хольцер. Довольно! Он кто угодно, только не имитатор. Хватит и того, что они заставляли его – Скота – копировать Кателлана и Мьюика, принуждая лепить из воска Штефи Граф в гинекологическом кресле. Хотя, конечно, грех жаловаться – проект оказался удачным.

После успеха восковой Штефи Скота пригласили преподавать. Он решил попробовать. Шеф Российской академии живописи, ваяния и зодчества скульптор Зурабов предложил художнику кафедру современного акционизма. Зурабов считался скульптором старой школы. Он ваял еще для Каминского, устанавливая памятники в городах Западной России. Когда стена рухнула, многим показалось, что блестящая карьера прервется. Но нет. На деньги одного богатого спонсора, любителя чеканки из Кутаиси, он соорудил и подарил только что переименованному в Стар-Город Петербургу исполинскую фигуру Ван Хельсинга. Великий борец с упырями тяжело опирается на осиновый кол из нержавеющей стали, а в поднятой руке держит арбалет, заряженный серебряной стрелой. Стометровая статуя понравилась Андропову. Ее установили напротив Зимнего дворца, использовав в качестве постамента крейсер «Аврора», когда-то совершивший роковой выстрел.

Само собой, дела у Зурабова в объединенной России пошли хорошо. Являясь разносторонним человеком, он привечал в своей академии не только классиков, но и молодых. Так получил приглашение Скот. Однако случилась неприятность. На одном из семинаров умер мальчик. Несчастный случай – бедняга отравился какашками, выполняя несложное задание по основам акционизма. Зурабов вызвал Скота и сообщил, что курс придется закрыть. «Здесь академия ваяния, а не воняния», – пошутил скульптор, и в качестве компенсации предложил неудавшемуся педагогу персональную выставку в одном из своих многочисленных музеев.

Выставка имела успех. А что толку? Серьезное искусство в России покупали только коллекционеры. Цены на нефть к концу ХХ века опустились ниже некуда. Богатые русские по-серьезному вкладывались только в проверенную антикварную живопись: импрессионисты, 20-е годы, кое-что из 60-х – всё! Культурная жизнь, бившая ключом и поражавшая размахом в первые после объединения годы, понемногу затихла. Обуржуазившаяся, сытая Россия откатилась на далекую периферию мирового актуального искусства. Скромные маленькие галереи. Некоммерческие биеннале. Дешевое вино на открытиях.

Настоящий подъем царил в Берлине. Вот где наступил подлинный Ренессанс!

После бурных реформ второй половины 80-х, Приватизации и Беспредела к власти пришел оберштурмбанфюрер СС в отставке Герхардт. Он победил на свободных выборах 1991 года, получив огромную поддержку. Даже Коль вынужден был признать, что политика суровой демократии и правовой дисциплины – правильная политика. Борьба с экономической и политической олигофренией, царившей в стране в лихие 80-е, стала главной целью нового правительства.

С политическими олигофренами разобрались быстро. Большинство из них вступили в правящую партию, а те, кто не понял особенности момента, отправились в отставку. Сложнее приходилось с экономическими олигофренами. Эти никак не хотели добровольно отдавать наворованную во время приватизации собственность. Более того, будучи хитрыми и изворотливыми, они коррумпировали даже новое правительство, пролезли в Рейхстаг, в силовые структуры. Влияние олигофренов, словно раковая опухоль, мешало выстроить нормальное здоровое современное государство. В какой-то момент казалось, что Герхардт не справится, что и его обманут, подкупят, обведут вокруг пальца зловредные олигофрены. Не тут-то было.