Я взмокла, меня трясет. Подхожу к тебе, наклоняюсь к самому твоему лицу. Отвечаю на собственный вопрос:

– Нет, вряд ли. Джульетта должна была считать, что ты сотворил такое с ней одной. Знать, что она не одинока в твоих жертвоприношениях, – пусть ничтожное, но утешение, а ты этого допустить не мог. Нет, ты сообщил лишь, что уходишь к другой женщине. Вот и все, что ты сказал ей обо мне. Зато выложил все остальное: что ее насильник – твой родной брат, а изнасилования – ваш семейный бизнес. Любая, самая мелкая подробность доставляла ей боль, а тебе радость… Но ты совершил ошибку.

Черт побери, ты совершил гигантскую ошибку – иначе не лежал бы сейчас здесь без сознания, без движения. Ты думал, что Джульетта рухнет и рассыплется в пыль под тяжестью правды. Рассчитывал покинуть ненавистный дом, оставив за спиной не жену, а ее дрожащую, растоптанную тень. Полиции ты не боялся, ведь и о первом изнасиловании Джульетта не заявила. Постыдилась. Расчет был, что и во второй раз постыдится. Да и кто бы ей поверил? Ну пришла бы она в участок и ни с того ни с сего заявила, что ее изнасиловали, причем дважды, и во второй раз – любящий муж. Ты изобразил бы недоумение и озабоченность ее душевным здоровьем.

Я хожу взад-вперед по палате, терзая подушку.

– Мне известно, каково это, когда рушатся планы, Роберт. Я понимаю тебя, честное слово. Я тоже люблю планировать наперед. А ты так тщательно все просчитал, обдумал до последней детали. Досадно, не правда ли, что твои откровения подействовали на Джульетту абсолютно не так, как ты предполагал. Она стала сильнее, а не слабее. Вместо того чтобы рухнуть бессильно у твоих ног, она подняла каменный дверной упор и опустила тебе на голову. Даже «скорую» не вызвала – бросила тебя истекать кровью. Умирать бросила. И я не виню ее, Роберт.

Горло саднит и жжет, мне уже трудно говорить, но я пока не могу замолчать. Именно об этом я мечтала: все тебе рассказать. Выплеснуть и освободиться.

– Ты загнал себя в ловушку собственных мыслей, собственного крохотного мира, Роберт. Разумеется, в данный момент выбора у тебя нет. Я имею в виду – раньше загнал. Тебя подвело самолюбование. В жизни Джульетты уже было падение. Она перенесла нервный срыв. Сколько лет ее терзали страхи и неуверенность в себе. У нее остался один путь – наверх. Как ты этого не понял? Почему тебе не пришло в голову, что в большинстве своем люди – существа довольно гибкие, особенно такие, как Джульетта и я, выросшие в любящих, надежных семьях? Открыв Джульетте свою извращенную натуру, ты все перевернул у нее в мозгах. Поставил все с ног на голову. Пожалуй, ничто иное не могло до такой степени ее встряхнуть и заставить сражаться.

Твои веки дрожат.

– Пытаешься спросить, откуда я знаю? Очень просто: испытала на себе. Когда я сложила кусочки в цельную картинку, когда вычислила правду, то осознала, насколько глупо было верить, что меня может спасти кто-то, кроме меня самой. Впервые после изнасилования я захотела дать отпор. Сама. Люди сплошь лгут и издеваются, но самую сильную боль приносят самые близкие, любимые и любящие. Так теперь думает Джульетта. В таком мире она теперь живет. Ты превратил ее в чудовище по своему образу и подобию, Роберт. Теперь ей на всех плевать, в том числе и на саму себя.

Я смеюсь.

– Она ведь могла рассказать мне все про тебя, но не сделала этого. Предпочла насмехаться. Даже зная, что ты за гнусный, тошнотворный урод, она ненавидит во мне женщину, которая хотела лишить ее мужа – доброго и внимательного. По-твоему, странно? А по-моему, нет. Во мне, как и в ней, тоже живут два Роберта. Возможно, это худшее, что ты сделал с нами обеими: заставил скорбеть по человеку, которого в природе не существует. Мы знаем об этом, но любим его по-прежнему.

Я опускаю глаза на подушку в своих руках. Я вытащила ее, чтобы тебя задушить. Сделать то, что не удалось Джульетте. Я рада, что она тебя не убила, – теперь я смогу. Ты заслужил. С тем, что ты заслуживаешь смерти, согласится любой, кроме самых наивных и заблуждающихся, уверенных в неправоте всякого убийства.

Но если я сейчас положу твоей жизни конец, закончатся и твои страдания. Секунда-другая – и все. Зато если выйду из палаты, оставив тебя в живых, тебе придется лежать и думать обо всем, что услышал, о моей победе и своем проигрыше. Для тебя это будет пыткой. Если, конечно, ты вообще меня слышал.

Проблема в том, что, как и прежде, я не способна прочитать твои мысли, Роберт. Боль, которую ты мне принес, очевидна. Я открылась перед тобой полностью. Если я позволю тебе и дальше дышать – быть может, ты постараешься не думать ни о чем, кроме моей боли. Возможно, твоя кома превратила тебя в триумфатора, помогла ускользнуть от наказания, а я уничтожена, полностью уничтожена и буду терзаться вечно. Но я не готова с этим смириться.

Мне остается сказать только одно, прежде чем я либо покончу с тобой, либо оставлю жить. Всего несколько слов, которые я обдумала до прихода сюда. Я выбрала их с той же тщательностью, с которой выбираю девизы для солнечных часов. И сейчас шепчу их тебе на ухо – как благословение или заклинание:

– Ты худший человек из всех, кого я знала, Роберт. И худший из всех, кого я еще узнаю.

Я произнесла эти слова вслух – и будто черту подвела: самое плохое в моей жизни позади.

Осталось только решить…

13/04/06

– Не думаю, чтобы он собирался тебя пропесочить, – сказала Оливия. – Он искренне переживает. Позвони ему. Рано или поздно, но поговорить все равно придется.

Сквозь задернутые шторы в гостиную проникало солнце. Надо было купить поплотнее, думала Чарли. Интересно, сколько стоит заказать подкладку из светоотражающей ткани?

Чарли покачала головой. У нее был план гораздо лучше, чем у Оливии, – она собиралась держаться как можно дальше от телефона. Саймон оставил десятки сообщений, которые она не имела ни малейшего желания прослушивать. И вообще Оливия ошибается: Чарли необязательно разговаривать со Снеговиком. Как и с Саймоном. Передаст заявление об уходе – и больше никого из них не увидит.

Оливия села на диван рядом с сестрой.

– Я не могу остаться у тебя навечно, Чарли. Надо работать, жить дальше. Тебе тоже, к слову. Хватит уже валяться целыми днями в пижаме и курить без передыху. Давай-ка поднимайся, прими ванну, оденься. Зубы почисти, наконец!

В дверь позвонили. Чарли свернулась в клубок, стягивая полы халата.

– Наверняка Саймон. Не пускай. Скажи, я сплю.

Яростно сверкнув на нее глазами, Оливия направилась в прихожую. Она не могла взять в толк, почему сестру не радует неустанная тревога Саймона, с чего вдруг он превратился в человека, которого она категорически не желает видеть.

Чарли не снисходила до объяснений, зная, что просто умрет в ту секунду, когда Саймон заговорит с ней. Что бы он ни сказал – все будет не то и не так. Попробует осторожно ее утешить – она решит, что ему стыдно за нее. А будет откровенен – ей придется поддержать с ним, с человеком, упорно отвергавшим ее любовь, разговор о Грэме Энгилли, серийном насильнике, с которым она спала из-за несчастной любви… Нет, есть предел унижению.