Не стерпел, подсел ближе. Их расспрашивали о Сергии, глаза окружающих горели, хотелось все знать об игумене. Один из богатырей в рясе рассказывал о походе Сергия… в Нижний Новгород. Смущался, оттого что говорил с чужих слов, честно в том признаваясь. Просто слышал, что отец Сергий приказал нижегородцам в храмы не ходить…

Семен не стерпел:

– Не в храмы не ходить приказал, а повелел именем митрополита Алексия закрыть те храмы.

К нему живо обернулись:

– А ты откель знаешь? Нижегородский?

– Не, он с московским болярином пришел, – возразил кто-то сбоку.

– А в Москву с Сергием! – гордо добавил Семка.

– Инок, что ли?

– Не, я не инок… Просто так случилось, что убег из своей деревни следом за Сергием и его людьми, когда он обратно возвращался из Нижнего…

Инок согласно кивнул:

– Слышал я такую историю, привел, мол, игумен из деревни, что по пути попалась, двух мальчишек. Только после один из них с Иваном Вельяминовым ушел.

– А второй? – подозрительно заинтересовались вокруг.

– С Миколой Васильевичем Вельяминовым.

– А ты с кем?! – десятки глаз вперились в Семена.

– Ну, ежели я тут с Миколой Васильевичем, стало быть, не лишен головы вместе с его братом?

– Верно гутарит… И отца Сергия знаешь?

Семен врать не стал, отрицательно помотал головой:

– У митрополита Алексия долго был, а вот с Сергием близко говорить после не приходилось…

Раздосадованные таким поворотом дела ратники отвернулись от Семена, потеряв к нему интерес. А сам Семка вдруг живо вспомнил свое голопузое детство, тетку, бегство сначала Никитки, а потом и свое собственное, жизнь в Москве, Кучково поле и почему-то Олену, которая ждет его в рязанской деревне. А какой, он и сам не знал. Стало вдруг досадно, про деревню не спросил, как искать-то станет?

Когда все вокруг окончательно укутал туман и ратники от костров мало-помалу все же разошлись, к Семену подсели оба инока.

– Ты давно из монастыря?

– А я и не принимал постриг.

– А как же ты?

– Как в Москву пришли, определил меня митрополит к своему писцу Савелию, чтоб помогал и заодно грамоте учился. А после, когда Савелий помер, стал служить Миколе Васильичу. А вы как же схиму не снявши да в бой?

– Сергий благословил на сей подвиг ратный. Обоих.

– А, это вы князю Дмитрию его грамоту привезли? – сообразил Семен.

– Да.

– Как Сергий мыслит, одолеем вражину?

– Одолеем, – уверенно пробасил тот, кого все звали Пересветом. – Вон и у Осляби руки чешутся шею Мамайке свернуть.

– У многих чешутся. Вы конные или пешие?

– На конях. В Передовом полку.

Они еще долго разговаривали, вспоминая то отца Сергия, то прежнее житье. И, как и всем, казалось, что лучше, чем было раньше, уж невозможно. Все ратники, ждавшие завтрашней битвы, вмиг забыли беды и несчастья прежних дней, обиды куда-то отступили, братались и те, кто два дня назад смотреть друг на друга не мог. Рязанцы прощали москвичам их разор, москвичи рязанцам, тверичи едва не обнимались с коломенцами, с которыми несколько лет назад бились друг против друга…

Все пришедшие на это затерянное между Доном и Непрядвой поле вдруг стали единым целым – русскими! И было неважно, чей князь чьему удел разорил, чей град брали или жгли. Про самих князей даже забыли, ныне думалось только о том, что завтра защищать придется общую землю, общую свою православную веру против басурман проклятых!

На берег Дона и Непрядвы пришли полки разных княжеств, а вышел из него русский народ! Правда, далось это единение страшной ценой. Есть списки погибших князей, бояр и воевод, они велики. Но нет списков погибших простых мужиков, что остались только в памяти своих родных, а еще в памяти потомков, как победители на ПОЛЕ КУЛИКОВОМ!

Дмитрий не спал, он лежал, привычно закинув руки за голову, и думал. Но не о Евдокии и не о детях. Старательно гнал от себя мысли о любушке и малышах, нельзя сейчас. За ним вся Русь, Мамай другой попытки не даст, он уже по-настоящему зол на князя и на Москву. И в Орде темник гость нежеланный, туда тоже пути нет. Станет на Руси свою ставку делать. Что может быть для Руси хуже? Одно дело дань столько лет платить да подарки в Орду возить, и совсем другое – их каждый день перед собой видеть.

А если полягут без толку полки на этом поле Куликовом, то и родных больше защитить некому будет. Верно ли поступает, все ли хорошо продумал?

И снова князь вздыхал: а что тут думать? Думать вон Мамай не дает, нельзя допустить его войско на землю Русскую, даже на рязанскую, хотя князя Олега с ними нет, тоже нельзя. Вон какая силища за ним стоит, и не то важно, что много воинов Дмитрий сюда привел, а то, что все вместе встали за честь русскую. Потому и не мог князь дожидаться ордынцев у своих стен, должен был выйти далеко на Дон в чисто поле, биться с проклятыми на подходе к Руси, а не у себя дома. Нет, все верно сделано! Прошло Ордынское время, пришло Русское! И выстоять завтра должны! Не имеют права не выстоять!

Не спала и Евдокия, она уже которую ночь проводила на коленях перед образами, но тут точно что-то почувствовала особое, в храм пошла ко всенощной. Завтра праздник большой – Рождество Богородицы, что же у княгини сердце тоской заходится?

К стоящей на коленях Евдокии подошел Федор Симоновский, наклонился:

– Княгиня, полно тосковать, мешаешь тем мужу.

Евдокия подняла на него синие лучистые глаза:

– Благослови, отче.

Получив благословение, спокойно объяснила:

– Я не тоскую, молюсь о помощи рати русской.

К княгине внимательно приглядывались сотни глаз, испокон века известно, что такие, как она, любящие и любимые, завсегда про своих мужей все наперед чувствуют. И если вдруг забеспокоилась княгиня, значит, близко решающий час. По церкви пошел уверенный шепоток, мол, княгиня Евдокия особо рьяно молится, значит, пора!

Кто-то ахнул:

– Завтра ж праздник?!

Ей тут же ответили:

– Да для басурманов православный праздник что? Басурманы и есть.

– Неужто Богородица своим детям не поможет, неужто не заступится?

– Молиться надо!

Тысячи и тысячи женщин на Руси в едином порыве молились за своих мужей, сыновей, отцов, братьев. Не за себя просили, не за детушек малых, а за них родимых, не зная наверняка, но истосковавшейся душой чувствуя, что нужна помощь. И не домой звали, не просили себя сберечь, поостеречься. Просили постоять, хоть и смертным боем, за всю землю Русскую.

Особо истово молились и в Троицком монастыре в Радонеже. Игумен Сергий не меньше княгини Евдокии почуял, что настала пора биться русским против Орды, что встретились где-то.