Битвой под Лубином кончились кровопролитные действия, происходившие несколько дней сряду в Смоленске и его окрестностях. Уступлено было врагам вековое достояние Империи, но не победа предала его во временное обладание Наполеона. С невероятным мужеством сражаясь на старинных рубежах Отечества, Русские отходили назад не потому, что были принуждены к отступлению силой, но в исполнение воли Главнокомандующего, полагавшего, что еще не пробил час общей битвы. Император Александр уподоблял сражение под Лубином Кульмскому, с которым оно имеет большое сходство. Тучков 3-й точно так же, как год спустя Граф Остерман, без приказания, сам собою пошел совсем по другому направлению, нежели ему было назначено, и заградил неприятелю путь к Лубину, подобно Графу Остерману, совершившему то же на дороге из Дрездена в Теплиц. Оба запечатлели кровью свой подвиг, но Тучков не был так счастлив, как Граф Остерман, мужество коего было в полной мере оценено признательностью Монарха, личного свидетеля Кульмского боя. Напротив, Тучкову не отдали должной справедливости, по незнанию, что он из собственного побуждения, выйдя на Московскую дорогу, поворотил к Смоленску, хотя в данной ему диспозиции сказано было, чтобы он составлял только авангард первой колонны, шедшей в Бредихино, и отнюдь не упоминалось о повороте на Смоленск[224].

Когда Тучков, пробитый штыком, упал на землю, Французы начали рубить его саблями. Было темно, но вдруг просияла луна. Увидя на пленном звезду, неприятель остановил взнесенный и, вероятно, роковой удар. Тучков, облитый кровью, был представлен Мюрату, принят им ласково и даже получил удовлетворение просьбы, заключавшейся в том, что, пока Тучкова вели к Мюрату, офицер, взявший его в плен, убеждал замолвить об нем хоть слово. Прощаясь с Мюратом, Тучков сказал, что имеет до него просьбу. «Какую? – спросил Мюрат, – охотно сделаю все, что можно». – «Не забудьте наградить офицера, который представил меня к вам; он действовал очень храбро против меня». Мюрат улыбнулся; на другой день офицер получил орден Почетного Легиона.

У Французов, по словам их, выбыло из строя более 6000 человек[225]. Потеря наша была не менее, но в точности неизвестна; донесений об ней нет. Впрочем, сколь ни значительна была убыль, но она могла почесться маловажной в сравнении с теми выгодами, какие приобретал неприятель, если бы успел захватить точку соединения дорог и утвердиться на ней. Главная причина, почему Французы, имея все силы у Смоленска, в самой близости поля сражения, не успели прорваться, оттиснуть наши войска на 2 версты назад и отрезать Багговута, Корфа и тяжести, состояла в том, что Наполеон не распоряжался лично и не был на поле сражения. Рано поутру он выезжал на короткое время из Смоленска и останавливался недалеко от Петербургского предместья, доколе не узнал о настоящем направлении Русской армии. Известясь, что наши тянутся с Поречской дороги на Московскую, Наполеон велел Нею идти туда, Даву стать в резерве, а сам возвратился в Смоленск и целый день не выезжал из города. Ней, Мюрат, Даву и Жюно были независимы друг от друга и каждый поступал по своему разумению. Двое первых истощали все средства для одоления упорной защиты Русских, но не были вспомоществуемы Жюно, который, переправясь у Прудищева через Днепр, не подался ни шагу вперед. Даву тоже простоял весь день в бездействии, в 10 верстах от поля сражения, и только под вечер одна из его дивизий, Гюдена, введена в огонь, а другая, Морана, послана в обход нашего правого крыла, но с половины дороги обращена назад, когда Даву, узнав о неудачных атаках Мюрата и Нея, возымел опасение, чтобы дивизия Морана не была отрезана. Такие упущения были следствием отсутствия Наполеона и недостатка в единоначалии, между тем как с нашей стороны распоряжался сам Главнокомандующий, прибывший на поле вскоре после начала сражения и остававшийся в нем до конца.

От возвратившегося после сражения адъютанта своего, посланного наблюдать действия войск, Наполеон узнал, сколь убийственна была битва. Тотчас, ночью же, велел он подать карету и в 3 часа утра приехал на поле сражения, осмотрел окрестности, наградил войска, раздал знамена полкам, которые их не имели, и излил гнев на Жюно, поставляя ему в вину, что Русская армия не потерпела совершенного поражения. «Бесполезное пролитие крови до такой степени поразило Наполеона, – говорит его секретарь, – что он решился не идти далее и остановиться в Смоленске»[226]. Наполеон уже раскаивался, зачем начинал войну, видя, что должен был, как мореходец в безбрежном океане, все более и более углубляться в необозримое пространство России, на коем наша армия, а с нею и мнимая победа, подобно призракам, скрывались и исчезали от глаз его. В таком расположении духа возвратился он 8 Августа с поля сражения на Смоленское пепелище, между тем как Русская армия отступала к Соловьеву двумя колоннами, одной Тучкова 1-го, от Лубина, другой Дохтурова, из Прудища. В Соловьеве назначено было переходить обеим колоннам через Днепр. В следующей главе опишем дальнейшее движение армий, а здесь расскажем, что происходило в отдельном отряде Винценгероде, когда битвы кипели вокруг Смоленска.

Прежде Смоленского сражения Винценгероде отправлен был к Поречью и Велижу для поисков над неприятелем, извещения об его движениях и содержания сообщений с Графом Витгенштейном. Его отряд состоял из Казанского драгунского и 3 казачьих полков. Прибыв к Велижу, он узнал, что два неприятельских батальона занимали город, и вознамерился ударить на них врасплох. Нападение не удалось, потому что неприятель, заблаговременно извещенный о нашем предприятии, взял меры осторожности. От Велижа пошел отряд к Усвяту, откуда Французы, с приближением наших, удалились без выстрела. Винценгероде расположился на несколько дней в Усвяте и посылал в разные стороны партии, приводившие беспрестанно Французских бродяг. Потом он пошел к Витебску, а Полковника Бенкендорфа послал к Полоцку. Неожиданное появление Русских произвело страх в неприятельских гарнизонах, занимавших Витебск и Полоцк, куда во множестве спасались находившиеся в окрестных селениях залоги и фуражиры, коих в сем поиске захвачено 1000 человек. К указанию мест, где шатались Французские бродяги и стояли их залоги, а также к доставлению сведений о неприятеле много способствовали Евреи, оказывавшие при всяком случае особенную преданность к России. Край в Витебской губернии, по коему проходил Винценгероде, был в безначалии. Французские залоги, по просьбе помещиков поставленные в деревнях, не прекращали своеволия команд и бродяг. По неимению средств к обузданию страстей, они были простыми зрителями опустошения, причем и сами грабили.

По отступлении армий от Смоленска Винценгероде должен был прекратить поиски в Витебской губернии и находиться на одной высоте с армиями. Он избрал путь через Поречье и Белой. Едва вступил он в пределы Смоленской губернии, к разъездам его, посланным на Поречье, присоединились жители и вместе с казаками нападали на неприятелей. Одинаковое рвение встречал наш отряд во всех уездах Смоленской губернии, где, в тылу неприятельской армии, толпы отсталых Французов жгли, грабили и предавались всевозможным неистовствам. Помещики, духовенство, купцы, крестьяне соединялись с отрядом Винценгероде для поражения неприятеля. «Мы везде находили, – говорит Бенкендорф, – самую возвышенную преданность, самое слепое повиновение и трогательные примеры привязанности крестьян к помещикам»[227]. Из Белого Винценгероде пошел через Покров и Воскресенск на Сычевку и Гжатск. Здесь раздражение народа достигало высшей степени. Женщины и дети удалялись в леса; мужчины вооруженной рукою нападали на Французов, защищали церкви, жгли свои дома и жестокою смертью казнили неприятелей, попадавшихся им в руки.