Но пока что предпринять ничего нельзя, кроме как переставлять ноги в этом бесполезном марафоне.

Ни Бог, ни наука не в силах помочь его дочери.

Кожа Норы тепло порозовела от горячей воды в ванной.

На ней толстый белый махровый халат, на голове тюрбаном накручено полотенце. Она плюхается на диванчик, закидывает ноги на кофейный столик и берет в руки письмо.

— Так ты собираешься? — спрашивает она.

— Собираюсь — что? — переспрашивает Парада, вопрос отрывает его от сладкой музыки альбома Колтрейна, льющейся из стерео.

— Уйти в отставку?

— Не знаю. Наверное, да. Письмо ведь от самого Папы...

— Но ты же сказал, что это всего лишь просьба, — возражает Нора. — Он просит, а не приказывает.

— Это так, из вежливости. А суть одна. Папе в просьбах не отказывают.

Нора пожимает плечами:

— Всегда бывает первый раз.

Парада улыбается. Ах, бесшабашная бравада юности! Это, размышляет он, одновременно и недостаток, и достоинство молодежи: у них так мало почтения к традициям, а еще меньше к авторитетам. Вышестоящий просит тебя сделать что-то, чего ты делать не желаешь. Все легко и просто — откажись.

Но было бы куда легче согласиться, думает он. И не только легче — соблазнительнее. Уйти в отставку и стать опять простым приходским священником. Или принять назначение в монастырь — на «период размышлений», возможно, так они назвали бы это. Время для созерцания и молитв. Это так чудесно после постоянных стрессов и ответственности. Бесконечных политических переговоров, нескончаемых усилий раздобыть еду, жилье, медикаменты. Это тяжкое бремя, печалится он, вполне отдавая себе отчет, что он начинает жалеть себя. И вот теперь Папа не просто желает освободить меня от тяжкой ноши, но просит, чтобы я отдал ее.

И даже отнимет силой, если я покорно с ней не расстанусь.

Вот этого Нора не понимает.

Она уже несколько лет приезжает к нему в гости. Сначала это были короткие наезды на пару дней, она помогала в приюте для сирот за городом. Потом визиты стали длиннее, она стала задерживаться на две-три недели, а вскоре недели превратились в месяцы. Возвращаясь в Штаты, она занималась тем, чем обычно, чтобы заработать на жизнь. Но приезжала сюда снова и снова.

И это радует отца Хуана, потому что она оказывает неоценимую помощь приюту.

К собственному удивлению, Нора научилась делать то, что требовалось, и делать очень хорошо. И присматривать за дошколятами, и контролировать, казалось, бесконечный ремонт сантехники, и вести переговоры с подрядчиками о стоимости строительства нового здания. Она ездила на центральный рынок в Гвадалахару закупать продукты на неделю, самые свежие и по низкой цене.

Сначала всякий раз, когда возникала новая проблема, Нора плаксиво заводила один и тот же припев: «Я же ничего в этом не понимаю!» — и получала от сестры Камеллы все тот же ответ: «Ничего, научишься».

И она училась и научилась. Стала настоящим экспертом в хитросплетениях сантехнического ремонта в третьем мире. Местным подрядчикам и нравилось, когда она приходила — очень красивая! — но они и терпеть этого не могли, ведь она была жесткой и неумолимой. Они восторгались (хотя их и шокировало), когда видели, что к ним идет эта женщина и отрывисто бросает по-испански с сильным акцентом, но вполне понятно: «No те quiebres el culo!» (Нечего мне башку морочить!)

А в другой раз она могла быть такой чарующей и обаятельной, что они давали ей все, что она просила, с минимальной наценкой. Она смотрела на них прекрасными томными глазами, улыбалась своей особенной улыбкой и говорила, что крыша просто не может ждать до тех пор, пока у приюта появятся наличные, ведь вот-вот польют дожди, вон, видите, какое небо?

Нет, неба они не видели. Они видели ее лицо и фигуру, и если совсем по-честному, то душу, и они шли и ремонтировали распроклятую крышу. Они знали, деньги за ней не пропадут, деньги она раздобудет, потому что кто же в епархии посмеет ей отказать?

Да никто.

Ни у кого не хватит храбрости.

А на рынке? Бог свидетель, она для торговцев — просто ходячий кошмар. Шагает между овощными рядами, точно королева, требуя все самое лучшее, все самое свежее. Мнет, и нюхает, и требует кусочек попробовать.

Однажды утром зеленщик, не выдержав, спрашивает:

— Вы что, воображаете, что делаете закупки для постояльцев роскошного отеля?

А она ответила:

— Мои дети заслуживают большего, чем толстопузые богачи. Или вы не согласны?

Нора покупает приюту лучшие продукты по самым выгодным ценам.

Слухи про нее гуляют самые разные. Она актриса... да нет, шлюха. Нет... она любовница кардинала. Нет, она была дорогой куртизанкой, а теперь умирает от СПИДа, вот и приезжает в приют, чтобы искупить свои грехи, прежде чем отправиться на встречу с Богом.

Но прошел год, потом два, потом пять и семь лет, а она все так же приезжает в приют для сирот, и здоровье у нее не ухудшается, а красота не увядает. И всякие домыслы о ее прошлом как-то сошли на нет.

Нора наслаждается едой, когда приезжает в город. Она наедается до отвала, потом, прихватив с собой бокал вина в роскошную ванную, отмокает в горячей воде с душистыми добавками. Вытирается досуха большим пушистым полотенцем (в приюте полотенца маленькие и почти прозрачные), горничная приносит чистую одежду — ее стирали, пока Нора принимала ванну, — и наконец Нора присоединяется к отцу Хуану. Они проводят вечер за разговорами, слушая музыку, или смотрят фильмы. Нора знает, отец Хуан пользуется случаем, пока она принимает ванну, чтобы выйти в сад и украдкой выкурить сигарету (врачи ему строжайше запретили, но он рассуждает: «Вот брошу я курить, а меня возьмет да собьет машина? Тогда получится, я пожертвовал своим удовольствием попусту!»), а потом сосет мятный леденец перед ее возвращением. Смешно! Будто бы может кого-то одурачить, будто ее нужно дурачить.

Они даже стали измерять время приема ванны сигаретами: «Ванна на пять сигарет», или, если у нее особенно мрачно на душе и она очень устала: «Это будет ванна на восемь сигарет», но он все равно притворяется, будто не курит и всегда сосет леденец.

И такая игра у них продолжается уже семь лет.

Семь лет — Норе просто не верится.

В этот раз она приехала против обыкновения утром, ночью ей пришлось отвозить больного ребенка в городской госпиталь, а потом она сидела у его постели. Когда кризис миновал, Нора взяла такси до дома отца Хуана и утешила себя ванной и плотным завтраком. Теперь она сидит в кабинете Парады и слушает музыку.

— Как же это все так быстро промелькнуло? — спрашивает она, когда соло Колтрейна поднимается до крещендо, а потом резко падает вниз.

— Что?

— Да семь лет.

— Как обычно, — отвечает отец Хуан. — За делами, которые требовалось сделать.