Даже после поражения под Сталинградом Германия по-прежнему оставалась сильной, вне зависимости от роли Гитлера к ней следовало относиться с уважением, как к возможному партнеру на международных переговорах. В самой Германии после катастрофы под Сталинградом у многих открылись глаза. Опьяненные успехами, диктаторы приходят в ярость, когда впервые им не удается достигнуть намеченного. В стране нарастал ропот, и можно допустить, что множество людей поняли, кого конкретно следует обвинять в случившемся, склоняясь к идее переворота.

То, что два фельдмаршала захотели получить от меня письменное выражение моей точки зрения, стало для меня новым подтверждением существования внутри Германии оппозиции. Весной 1942 года я был официально проинформирован, что за бывшим послом фон Хасселем, в течение длительного времени поддерживавшим с нами дружественные отношения, следило гестапо. Большой помощью для полиции оказалась и беспечность, с которой он вел беседы со своей женой. Рискуя своим положением, я предупредил фон Хасселя о намерениях полицейских агентов. Я подумал, что он поймет акт дружеского расположения с моей стороны, но фактически он не принял его. Об этом говорится в его дневниках, опубликованных в 1946 году.

Само существование такого дневника показывает, насколько серьезным оказалось мое предупреждение. Если бы он был обнаружен, то и его автор, и те, кто симпатизировал ему, и я сам лишились бы жизни. Кроме того, оппозиции, как таковой, пришел конец. Дневники важны как способ самосохранения своих ежедневных настроений, но публикация их без соответствующих комментариев наносит вред прежде всего их автору.

По собственному опыту я знаю, что женщины, даже уступая мужчинам в интеллекте, больше, чем мужчины, одарены способностью к дипломатии, а также разумной осторожностью. Однажды, во время моего пребывания в Берлине во времена Третьего рейха, я оступился в Груневальде (на западе Берлина есть лес Груневальде и рядом район с тем же названием. – Ред.) и вывихнул лодыжку. Мне дали наркоз, чтобы вправить ногу. Вопреки всем больничным правилам, моя жена оставалась все время со мной, пока я находился под наркозом и позже, когда я выходил из него, чтобы остановить меня, если я начну говорить о политике.

Думаю, что вполне понятно, почему мужчины не хотят, чтобы женщины поступали на дипломатическую службу. Беседуя с женщиной, мужчина всегда чувствует себя неловко. Но в Третьем рейхе женщинам не разрешалось выходить за пределы тех сфер, которые традиционно считались их прерогативой (три «К» – кухня, кирха (церковь) и киндер (дети). – Ред.), кроме того, им даже не разрешалось предпринимать какие-либо самостоятельные действия.

Естественно, что и наши союзники сделали из нашего поражения под Сталинградом соответствующие выводы. Я смог это заметить по тайной переписке между итальянским и японским послами – раньше я не наблюдал подобных явлений. Посетив штаб Верховного главнокомандования, они вернулись разочарованными и в плохом настроении. Альфиери с Риббентропом разошлись во мнениях по каким-то мелким вопросам, а затем завелись настолько, что мне пришлось выполнять функцию буфера между ними. Муссолини достаточно ясно предупредил, что нам следует поскорее покончить «с войной на просторах России», и даже осмелился заявить, что предупреждал нас о последствиях этой войны еще в начале 1941 года. В результате всего сказанного между Италией и Германией возникло состояние почти полного incommunicabilite{Невозможность общения (фр).}.

Что же касается финнов, румын, венгров и словаков, то имелись все признаки говорить, что среди них начинается sauve-qui-peut{Паника (фр.).}. Как и раньше, Гитлер и Риббентроп отказались рассматривать любую идею достижения согласия с Россией, и, возможно, с большими основаниями, чем прежде, поскольку после Сталинграда «виноград стал более кислым».

В то время Гитлер говорил своему окружению: «Мы победим или погибнем с честью, сражаясь до последнего человека, как говорил Фридрих Великий». На самом деле Фридриху Великому всегда, на всем протяжении Семилетней войны удавалось достигать компромисса со своими противниками, давая с самого начала понять, что он готов заключить мир на основе status quo ante{Положение, существовавшее до определенного времени (фр).}.

Что же касается точки зрения Гитлера, то она была следующей: «Продолжай сражаться, пытаясь достичь понимания, никакой политики, никакого нового порядка для Европы, никакого возврата к тому, с чего мы начали, ничего, кроме легкой смерти». Вот что владело умами Верховного главнокомандования, когда я был освобожден от своей должности статс-секретаря министерства иностранных дел.

Наших лидеров практически не интересовала проблема, кто будет представлять рейх в той или другой стране, ибо они не доверяли всем старым дипломатическим представителям. Кроме того, они вообще не были заинтересованы в отношениях с Ватиканом. Поэтому мое назначение ни у кого не вызвало возражений и прошло совершенно незамеченным.

Очевидно, что Риббентроп пошел дальше Гитлера, как я позже узнал, он не противился моему направлению. Но теперь возникла неожиданная возможность для решительной кадровой перестановки в министерстве иностранных дел. Однажды за границу просочилась новость, что протеже министра господин Лютер поссорился с Риббентропом и посоветовал Гиммлеру сместить его – на том основании, что он больше не способен принимать ответственные решения. Лютера тотчас же отправили в концентрационный лагерь на неопределенное время, хотя говорят, что с ним там обращались особым образом. Риббентроп попытался замять столь нелепый случай тем, что произвел фундаментальные перестановки в министерстве иностранных дел, во время которых я и смог удалиться от Риббентропа.

26 марта 1943 года Риббентроп сказал мне, что Гитлер согласился с моим желанием стать послом в Ватикане. После короткой и чисто формальной беседы он распрощался со мной, сухо поблагодарив за «сотрудничество». При этом не затрагивался вопрос о моем преемнике.

Тогда я думал, что если и можно что-либо сделать для достижения мира, то это легче всего осуществить в Ватикане (или с помощью Ватикана). Находясь в Берлине, в центре, я больше ничего не мог сделать. Ничто здесь уже не могло компенсировать тяжелый груз ответственности за те решения, которые я должен был выполнять и которые вызывали у меня глубокое отвращение.

Освобождение от всего этого означало пробуждение от кошмарного сна. Я надеялся, что в Ватикане смогу действовать в соответствии со своими собственными предпочтениями и взглядами, чувствуя себя прежде всего гражданином Германии – настоящей Германии, которая продолжала существовать.

Мне было жаль расставаться с доктором Гербертом Зигфридом, который посещал меня во время этих пяти тяжелых лет в Берлине с такой преданностью и предупредительностью, и не менее тяжело было прощаться с людьми из его небольшого, но весьма эффективно работающего офиса, которые неоднократно стонали от моих требований. Однако я смог захватить в Рим только своего личного секретаря. Поэтому мой отдел остался под началом старшего чиновника Рейфегерсте. Все они, включая моего превосходного и здравомыслящего шофера Лемке, выходца из Восточной Пруссии, знали, что я думаю о Третьем рейхе, но держали рот на замке.