— После таких вещей вы что-нибудь сказали?

— Ничего не сказал, зачем?

— А как обычно поступали, когда такие проблемные вылеты случались? Морду били?

— Били. А чего? Тут цена жизнь. Но у нас в полку таких случаев очень мало было, единицы. Один на один ему врежешь, чтобы понял. Мне один раз пришлось так сделать. В конце 1944 года или в начале 1945-го я стал старшим летчиком. А ведомым у меня сначала был Иванов-Алыбин, а потом Бойченко [Бойченко Виктор Степанович, лейтенант. Воевал в составе 66-го иап. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 151 боевой вылет, в воздушных боях сбил 7 самолетов лично и 3 в группе. Награжден орденами Красной Звезды, Славы 3-й ст.. медалями], он был командиром звена, но блуданул. Все звено посадил на вынужденную посадку. Его и сняли. И вот он начал пристраиваться ко мне, мол, возьми меня. Я говорю, что у меня есть ведомый, мне не надо. Но настоял он. А Панкратов его уважал очень, сказал мне: «Возьми его, летчик он опытный». Не хотел я его брать, но тут поддался уговорам. И в первом же бою он меня бросил. Так просился и бросил… Притом самый обычный бой был. И четко видно было, что он бросил. Ну, я ему и врезал…

— А если говорить о быте летчиков, каким он был?

— Питание, конечно, было хорошим, разнообразным. Периодов голода не было. Даже у Покрышкина в полку был летчик, которого все звали Бородой (фамилию его не помню) бородатый такой, высокого роста. Ему не хватало летной нормы, так ему давали две нормы. Никого не обижали в этом плане. Кроме того, регулярный осмотр медицинский. Обычно в мирное время через год, а во время войны через 3 месяца. Проходили по всем врачам медицинскую комиссию. Бывало, что и списывали. У нас был Алексей Арестов [Арестов Алексей, младший лейтенант. Воевал в составе 66-го иап. Всего за время участия в боевых действиях в воздушных боях лично сбил 2 самолета противника] из Новосибирска. Такой хороший летчик, был заместителем командира нашей эскадрильи. У него было воспаление среднего уха, его списали. Потом он устроился на свой Новосибирский завод, стал испытателем, летал на «яках». Мы как-то в командировку за «кобрами» туда прилетали и с ним встретились. Он доволен был, жил хорошо. Как-никак испытатель на заводе, много денег получал.

Теперь, что касается жилья. Обычно мы старались размещаться поэскадрильно. Нам выделяли какое-нибудь помещение, жилой дом. В станице, например, на Кубани выделят дом, где живет старичок или старушка. И еще выделят дневального, чтобы топил этот дом, он же и охранял нас в ночное время. Правда, жить поэскадрильно помещение не всегда позволяло. И в том же Миргороде были моменты, когда трое-четверо живут у одной хозяйки, трое-четверо у другой.

Общались мы в основном поэскадрильно, потому что и все задания выполняли поэскадрильно. Командир полка ставит задачу, соответственно командир эскадрильи собирает свою эскадрилью и тоже ставит задачу. Перед каждым вылетом нам давали соответствующие указания, разъясняли особенности задания, распределяли, кто что делает. Соответственно появлялась сплоченность.

Вечером нам давали 100 граммов фронтовых. И не только после вылетов, а всегда. Давали в основном не водку, а разведенный спирт. Кроме того, иногда прикупали вино у хозяев на Кубани, хоть я ни тогда, ни сейчас в нем не разбираюсь, но выпивал, как и все. Танцы были у нас не всегда. Помещений не было. Иногда к нам даже артисты приезжали. Но в основном мы обходились силами полковой самодеятельности — в полку был хороший баянист.

— С БАО какие были взаимоотношения?

— В основном нормальные.

— В полку женщины были?

— Да, человек тридцать-сорок. Парашютистки, оружейницы… В то время нам командование полка запрещало с ними вступать в близкие отношения. Считалось, что они наши подчиненные, не надо их обижать и прочее. И им мораль читали. Но девушки были разные, некоторые сами стремились. Иногда даже по беременности уезжали. Правда, с нашего полка только одна уехала.

Помимо этого, неподалеку стоял женский полк на У-2. Мы их очень уважали, пользовались они авторитетом. Правда, те, кто в мужских полках были, на них обижаются. Все-таки их и награждали по-другому, не по-мужски.

— А не возникало между летчиками неприязни по поводу того, что одного наградили, а другого нет?

— Нет. Ни один летчик ни разу не жаловался, что он сделал столько-то, а ему дали столько. Даже под 100 граммов это не обсуждалось. Ты же не будешь говорить: «Дайте мне орден, я сделал так много, а мне не дают». Кто был поближе к руководству, те стремились намекнуть что-то, а мы, простые летчики, никогда. У меня в личном деле есть представление на второе Красное Знамя. То есть по первому представлению я орден Красного Знамени получил, а по второму до сих пор нет.

С наградами тогда было сложно. Моим первым орденом была Красная Звезда. В то время положено было: за 30 боевых вылетов или за 2 сбитых самолета — награда. А у меня было к тому времени уже 60 вылетов да еще 2 сбитых. Впрочем, в то время летчики за этим не следили, и никто никаких претензий не предъявлял. А когда война закончилась, Сталин приказал всех ее активных участников представить к награде и к очередному воинскому званию. Я за время войны ни одного воинского звания не получил. Мне звание лейтенанта почему-то присвоили два раза. А положено было сначала через три месяца на фронте давать очередное звание, а потом через шесть месяцев. Меня это как-то обошло стороной.

Что еще? За сбитые самолеты противника нам платили, и не только за самолеты. За истребитель была одна цена, за бомбардировщик — другая, за паровоз — третья, за танк — четвертая. Нам выдавали специальную книжку. Кроме того, платили за вылеты. За 30 вылетов тысячи 3 давали, за 50 еще больше и т. д.

— У вас в полку приписки были?

— Черт его знает. По-моему, не должны были быть. Сужу по сбитым, которые у меня записаны, так мне кажется, что я, наоборот, больше сбил. Хотя там сложно сказать точно. Некогда ведь смотреть, когда собьешь, падает враг или нет: отвлечешься на такое — тебя самого собьют. Поэтому выстрелил и быстро занимаешься своим делом, чтобы самого не сбили. Когда, кроме тебя, летчики из звена видели, они могли дать подтверждение. Но это не всегда бывало. Впрочем, иногда везло. Один раз у меня было так. Мы звеном идем, и я иду крайний. И вдруг вываливается «мессер». Причем на нашей территории это было. В районе косы Чушка. Я разворачиваюсь, стрельнул снизу почти под четыре четверти. И снаряд разорвался у него в кабине. Он и упал. Мои товарищи все это видели. В общем, подтверждение без сучка без задоринки.

Надо сказать, для проверки сбитых специально выделяли людей. Например, я прилетел, говорю, что в таком-то районе считаю, что сбил. Туда посылают специальную комиссию, несколько человек, двоих или троих из полка. Если они сами не находят самолет, то спрашивают в воинских частях, которые там стоят. Наземные могут уточнить место падения, сказать, какого именно числа самолет упал. То есть подтверждение дает воинская часть, которая расположена рядом. Так что вряд ли приписывали. Более того, если на какое-то сбитие подтверждение получить не удавалось, летчики к этому обычно легко относились. Главным было уничтожить врага, напавшего на Родину. Правда, был у нас такой Радченко Николай [Радченко Николай Васильевич, младший лейтенант. Воевал в составе 66-го иап. Всего за время участия в боевых действиях в воздушных боях сбил 6 самолетов лично и 4 в группе. Погиб в воздушном бою 14 февраля 1944 г.], жадноватый парень. Он погиб на моей «двадцатке», когда я за самолетами летал. Вот он был любитель насбивать побыстрей и побольше…