Наверное, она за всеми. Эта мысль показалась Айе столь забавной, что она улыбнулась.

В конце дня она представила Родеру очередной доклад.

— Благодарю вас, — кивнул старик.

Он сидел в кресле, подложив под себя одну ногу, и с любопытством рассматривал разбросанные по столу листки, ручки, скрепки. В этот раз он оказался почему-то без сигареты во рту, а зажигалка лежала среди прочего хлама.

— Как дела с налетом на «Кремаг»? — спросила Айя. — Сегодня?

— Что? — поднял он на нее глаза. — Да, вероятно. Оперативная группа войдет в здание в 20:00. А потом… все зависит от того, что сделают преступники.

— Удачи вам! — пожелала Айя, направляясь к двери.

У порога она остановилась. Старик снова погрузился в созерцание беспорядка на своем столе.

— Господин Родер!

— Да.

— Позвольте вопрос?

— Пожалуйста.

— Вчера я посмотрела последний том ваших «Записок…». Мне бы хотелось почитать об «аффективных единицах». Я смогу взять те тома, где говорится об этом?

— С седьмого по двенадцатый, — ответил Родер.

— Может быть, мне лучше начать с седьмого? — произнесла она, глядя на длинный ряд красных глыб.

Второй билет на «Хозяев Нью-Сити» Айя отдала в конце концов швейцару, который заканчивал смену, когда она возвращалась домой. В набитом до отказа зале они сели рядом.

Айя с любопытством оглядывалась по сторонам. Куполообразный потолок украшен фреской с изображением Вдохновителей, напутствующих писателей, режиссеров, актеров и других людей искусства. Длинный овальной формы экран казался заснеженным полем. Все две тысячи мест заняты, публика одета празднично.

Премьера назначена на 20:00. Ее увидят по всему миру, поскольку будет вестись трансляция по кабельной сети.

За час до сеанса зрителям предложена специальная программа, состоящая из интервью с режиссером Сандваком, актерами и одним видным историком. Гвоздь этой программы — интервью с Константином.

На митрополите черный бархатный жилет и скромные белые кружева, которые лишь подчеркивали экстравагантное пальто из змеиной кожи. Рядом с ним красовалась Сория в шелковом красно-черном платье. Золотой пояс у нее опущен до бедер, в узком разрезе юбки видна точеная ножка.

Ведущий спросил Константина, что он думает по поводу постановки, основанной на фактах его жизни.

— Я полагаю, что эта постановка — лишь один из признаков того, что Новый Город возрождается, — произнес Константин.

Он улыбался, но в его глазах промелькнуло нечто другое.

— Возможно, что сейчас мы находимся на таком расстоянии, с которого можно оценивать качество самих идей, а не кровавые и печальные события, связанные с их появлением на свет, — продолжал Константин.

Кажется, ведущий не вполне понял эти слова, поскольку ожидал обычного сладенького сиропа.

— Так вы считаете, что постановка поможет людям разобраться в ваших идеях? — спросил он.

Константин посмотрел в камеру и хищно, по-звериному оскалился. Его лицо нависло над десятками тысяч зрителей, собравшихся в театрах по всему миру. В его глазах вспыхнул холодный блеск. Маска спала с его лица, и зрители увидели энергию, решительность, нетерпение и страсть, которые переполняли этого человека.

— Мир не утратил возможности удивлять, — прорычал Константин. — Это касается и Нового Города.

В зале наступила тишина, и тут Айя не выдержала и принялась аплодировать. Через секунду ее поддержали другие. Вот это искусство!

Ведущий беседу оказался не готов к устроенному Константином представлению.

— Это объявление, митрополит? — неуклюже задал он вопрос.

— Когда я устраиваю представление, то я устраиваю представление, — произнес он. — А объявления пусть дают другие…

Ведущему стало не по себе от столь двусмысленных заявлений, и он в поиске спасения обратился к Сории:

— Вы, мадам Сория, с нетерпением ждете премьеры, ведь так?

— Я жду великих событий. И на экране, и в жизни.

Бедному ведущему ничего не оставалось делать, как спасаться бегством. Он развернул камеру и переключился на одного из артистов. Здесь ему повезло, и с экрана полился сироп восхвалений и восклицаний. Постановка восхитительна, Керзаки обворожителен…

Айя не выдержала и пошла в бар, где взяла полстакана вина. Она уже забыла отвратительный вкус напитков, предназначенных для всех, и оставила стакан недопитым.

Наконец начался сам фильм, и Айя забыла обо всем, даже о скверном напитке. В первой сцене показан неистовый обрядовый танец в монастыре: кружащиеся в экстазе тела, развевающиеся рясы, безумные глаза, звенящие цимбалы. Затем — длинный серый коридор и уже другое помещение. Здесь — Керзаки, восседающий в позе медитирующего монаха. У него в обеих руках молельные палочки, на лбу и щеках красные и желтые ритуальные знаки. И снова долгая, долгая тишина. Наконец актер поднялся и, ничего не сказав, вышел. Единственный звук — едва слышный шорох шелковых одежд.

Да, режиссер великолепен. Айя не знала другого, кто мог бы так мастерски использовать тишину, молчание и неподвижность.

— Мой отец умер, ваше преподобие, — произнес Керзаки свои первые слова в этом фильме.

Голос, конечно, не Константина, но очень похож. Оперная подготовка актера помогла ему придать большое сходство. Правда, вместо закаленной стали здесь — спокойный, хотя и мощный, поток воды.

— В конце все возвращается к Щиту, — произнес аббат, сухощавый старик, по-птичьи наклоняющий голову.

У него и голос какой-то щебечущий, на лбу татуировка с изображением священного символа, на глазах жутковатые пятна туши.

— Я прошу отпустить меня на похороны.

— Разрешаю, дитя праха.

— И прошу у вас вашей мудрости.

— Этим я одарить тебя не могу. Лишь Великая Дорога Совершенства приведет тебя к мудрости, постичь которую ты должен сам.

— Я хочу узнать, что такое зло?

— Зло — это преходящее явление, которое не способно поддерживать само себя. Очисти свой разум от желаний, и зло не сможет обосноваться там.

Ученик настойчив и продолжает задавать вопросы:

— А внешнее зло? Можно ли одолеть его посредством действия?

— Все зло преходяще. По своей природе оно не способно поддерживать себя. Поэтому не требуется никакое действие, оно просто не нужно.

В глубине темных глаз Керзаки вспыхнул огонек сомнения.

— Если зло преходяще, то его мимолетность выражается в том, что оно уничтожает себя, и это саморазрушение неизбежно. Разве не могут добродетельные люди помочь злу в его саморазрушении и таким образом предотвратить страдания невинных людей?