Машинально генерал привел лифт в медленное движение, направил его куда-то вниз, не имея в виду никакой цели, и вернулся к насущным делам. По бюллетеню ван Леннепа в пятнадцать тридцать по коло- радскому времени — генерал сверил часы — Форбс должен был затребовать исчерпывающее досье на южноафриканского предиктора Класа дю Тойта. Генерал набрал код — и таковое затребовал. Досье оказалось наивысшей степени секретности, поэтому даже не существовало в памяти компьютера. О'Харе придется сходить в архив самому, генерал отдал приказ. Оставалось ждать не меньше получаса. О'Хара аккуратный, но нерасторопный.

Секретарь всунул в пневматическое окошко ветхую, в каких-то советских тесемках папку. Генерал нехотя развернул ее и стал читать.

«ДЮ ТОЙТ, КЛАС. Родился 1 июня 1956 г. в Москве. Подлинное имя — Дуликов Фадей Ивисталович. Отец — Ивистал Максимович Дуликов, приемный сын мещанина г. Почепа Максима Евпатиевича Дуликова; подлинный отец — Романов Никита Алексеевич, р. 1902…»

Генерал был не робкого десятка, но сейчас ему показалось, что кабинет-лифт спускается прямо в преисподнюю. Пусть незаконным образом, пусть через загулявшую в Нижнеблагодатском мамашу покойного маршала Ивистала, но южноафриканский предиктор доводился сношарю великому князю Никите Алексеевичу внуком, а императору Павлу Второму — троюродным братом! Куда смотрел сектор генеалогии? Тут Форбс осознал, что сектор генеалогии смотрел куда угодно, только не в эту папку: для всех, кроме президента, самого генерала и наплевательствующего Кремоны, по совместительству — еще по одному — в соответствующем облике числящегося хранителем этих немногих папок с грифом «не выдавать никому, никогда и ни при каких обстоятельствах», — эти папки были совершенно недоступны. С теми же, кто досье заполнял, мог бы нынче побеседовать, пожалуй, один Ямагути. Ладно, что там еще?

«…через Малави и Замбию бежал в Южно-Африканскую Республику, где получил пожизненную должность предиктора при правительстве, которое возглавлял в то время…»

Вот уж бурское правительство интересовало Форбса меньше всего. Почему же никто и никогда не вывел генерала на этого лишнего Романова? Ответ явился сам собой: у великого князя таких Романовых полная деревня, да и в соседних уездах… м-м… тоже есть. Это да, но как-никак предиктор! Вообще-то в США знали, что, кроме покойного вермонтского лесоруба и ныне здравствующего голландца, на белом свете вправду есть еще предиктор-другой, но кто ж принимал в расчет олуха Абрикосова и эту татарскую бабу, про которую известно было вполне достоверно, что она никогда и нигде не даст себя поймать? А предиктор в Южном полушарии — он-то кому нужен? У ЮАР всегда было столько своих проблем, что сования в дела Северного от них никто не ждал. Да ведь он — Форбс констатировал с немалым удивлением — и не суется, кажется? И никогда не совался?

«Бюллетеней предиктор Клас дю Тойт, он же Фадей Дуликов, он же Фадей Романов, не издает, отвечает лишь на вопросы определенного круга лиц, чей список утвержден лично президентом Хертцогом. Изредка дает также частные консультации по малозначительным вопросам. Холост, не пьет, но изредка курит южноафриканский наркотик — даггу. Раньше занимался спортом — отливным серфингом, при котором волна относит спортсмена в море, но это запрещено ему лично Президентом. Любимое занятие: отдых в солярии. Любимая пища: пшенная каша с молоком. Любимый цвет…»

Да ну его к дьяволу, любимый цвет, если, сволочь, не пьет! Давно бы поймался, если б налил себе виски хоть на два пальца!

Тут генерал взял себя в руки. Если это досье — сверхсекретное, а очередной Романов валяется и загорает на другой стороне земного шара, притом не рыпается, в отличие от своего строптивого сводного дяди, если любимое его занятие — жрать эту непонятную кашу — чего тогда волноваться? Генерал все же не выдержал и вызвал ван Леннепа. Экран не загорался, чертов голландец опять надел колпачки на все камеры.

— Да, мистер Форбс, вы совершенно правы, когда не тревожитесь по поводу предиктора Класа дю Тойта. Он не имеет ни малейшего намерения вмешиваться в судьбу Соединенных Штатов и ни в чью судьбу вообще. Возникшее у вас желание ознакомиться с его личным делом продиктовано разумным беспокойством о судьбах нашей с вами великой приемной родины. А сейчас попрошу оставить меня в покое, если вы, генерал, полагаете, что я стою на голове, то вы в корне заблуждаетесь…

Форбс в сердцах ударил по рычагу связи. Лучше, понятно, знать, чем не знать, но какого черта знать, если от этого одни волнения? Хотя, хотя, хотя… Чертов голландец ничего не делает так просто. Иди знай, что он там пропишет в бюллетене на август, июль уже на исходе, а зеленой тетрадки от предиктора все нет и нет! Дрожащей рукой вытащил Форбс из ящика стола плоскую флягу и отхлебнул.

«ЧТО ПЬЕТЕ?» — привычно вломился в оба мозговых полушария бесценный голос.

«ВСЕ ТО ЖЕ…» — мысленно вздохнул генерал.

Генеральская фляжка неизменно содержала один и тот же скучный для Джексона бурбон, и пьяный телепат не особенно досаждал начальству. Но Форбс приметил, что стал пить куда больше прежнего, хотя ничего китайского в кукурузном виски нет. Бурбон успокаивал нервы, и только. Объективная реальность, окружавшая генерала, столь же была ему неприятна, как вкус напитка с псевдомонархистским названием. Все, что тонуло в напитке, из него же плыло вновь в генеральскую голову и плавало в ней по кругу, будто одинокая Несси в озере Лох-Несс. Генерал знал, что его дело — стоять на страже атлантической демократии. Западной! Никакой другой в мире просто нет, ни социалистической, ни тоталитарной, ни криминальной. А тут объявляется учителишка из русской провинции, которого сам же генерал и посадил на престол, и заявляет, что есть только одна демократия, абсолютная, та, что нынче на Руси. Как это он сказал в речи на прошлой неделе? «В России демократ каждый, с кем я разговариваю, и ровно на то время, покуда я разговариваю с ним». Где-то он эту мысль, конечно, украл, на то он и историк, но кому это интересно? Для всего мира теперь эта фраза — символ равенства и демократии в России. Еще хорошо, что у нынешнего президента крепкие нервы. Ну, масон все-таки. Знать бы еще, кто надоумил его послать Джеймсу поздравительную телеграмму раньше, чем это сделала Россия? Генерал поворочал тяжкими плавниками мыслей и вспомнил, что такое предсказание было у ван Леннепа еще в майском бюллетене. Вот, значит, отчего президент такой умный. И все мы такие умные. И сам я такой умный. Один ван Леннеп знает, отчего это мы все — и сразу! — такие умные. Генерал попробовал вызвать предиктора, но тот не отвечал.

Имелась еще и дополнительная головная боль, и от нее спасения не было вовсе. ОНЗОН вообще-то мало интересовала генерала, но сокращение числа членов в этой неприятной организации приобрело масштабы просто угрожающие. Хрен с ними, с Мальтой, с Исландией, да и с Аляской, которая в ОНЗОН никогда и не состояла. Но проклятая Федерация Клиппертон-и-Кергелен, выйдя из ОНЗОН, продолжает заглатывать все новых членов. Вон, Остров Святой Елены только-только получил независимость — и без передышки стал провинцией Федерации. Даже Скалы Святого Павла, торчащие посреди Атлантического Океана, на которых населения-то никакого нет, одни птицы да яйца, так вот, эти скалы с яйцами — тоже провинция Федерации! Ветеран бревно-плотовой медицины уже слетал туда, привез кошелку яиц в подарок императору. Станюкевич числился в Федерации министром иностранных дел, гражданство тоже имел островное — Павел разрешил. Государь был на редкость терпим к Федерации. Узнав, что Хур и его секвойя плотно застряли в Ладоге, приказал великому путешественнику причалить к острову Валаам, а сам остров сдал ему в аренду в обмен на эксклюзивное право издания его мемуарных книг. Потом разрешил в близлежащей Сортавале открыть консульство Федерации, и не возражал, когда Хур назначил туда консулом того самого молодого человека, за которым еще по Санкт-Петербургу тянулось дело о ломбардном геноциде. Местные жители Сортавалы на всякий случай запретили всем своим женщинам старше сорока лет выходить на улицу иначе как в сопровождении трех вооруженных мужчин, не ровен час, на консула опять припадок старушконенавистничества накатит.