разводился с женой и увольнял из фирмы главного бухгалтера, черноглазую женщину с гордым профилем грузинской княжны. Бухгалтер перевела куда-то крупную сумму, как гарантию, что уйдет с выгодой. Шеф вел переговоры с княжной очень вежливо и всегда в присутствии новой сотрудницы.

Дома шеф делил с женой имущество. Он уговорил Ольгу пожить в его «личной» квартире. Иногда он подвозил девушку на машине, но не переступал порога, устало качая головой: «От тебя веет спокойствием, как от лесного ручья!»

10

Наступил февраль: яркий, свежий и опрятный.

С утра тайга курилась в розоватом инее. А вечерами снежные долины прогибались мягкими розово-лиловыми волнами в русле закатов.

Олег знал за собой такую привычку: в момент усталости или восторга в голове возникала мелодия – бодрая или сентиментальная. Мелодия сопровождала его всю оставшуюся дорогу, подстраиваясь под ритм сердца. «Люди идут по свету, им вроде немного надо – была бы прочна палатка, да был бы нескучен путь!» Следом за ним, будто мелодия на трех аккордах, шла Оля. Иногда он оглядывался на девушку: из-под шапочки выбивалась русая прядь, отяжелевшая от инея.

На крутом спуске он резко остановился, и Олины лыжи заехали на его. Палочки спутались, стянулись на запястьях ремешки. Оля пошатнулась, успев схватиться за ближайшую осину:

– Все хотела тебя спросить. – Она сбивала с палок снежные лепешки.

– О чем?

– О той девушке. Спасенной. Не встречался с ней после?

Это «после» прозвучало как-то неуверенно.

– Приезжала однажды, – сказал Олег почти равнодушно. – С женихом! Просто так, покататься.

Оля сняла перчатки. На большом пальце черный ноготь. Дрова колола. Хозяйка!

На рыхлом склоне их лыжня виднелась двумя ровными полосами. И только на месте столкновения остался ломаный веер из лыжных оттисков. А чувство было такое, будто развернула его обратно.

Пошли дальше, но мелодия в голове пропала.

В избе Оля первым делом осмотрела посуду на столе. Стряхнула мышиные следы. Зажгла мутную от инея свечу с застывшим набок черным фитильком. В прошлый раз она подвесила под потолком мешок с крупами. Проверила и мешок – мыши не тронули. На стене висел лист ватмана с новогодними поздравлениями. Олег взял топор и пошел в глубь тайги. Вблизи сухостой уже вырубили.

Вскоре из трубы потянулся дымок с запахом осины. Изба медленно нагревалась, и дверь уже хлопала не таким стылым звуком. На печи в котелке что-то кипело, сердито цыкала плита на жирные брызги. На нарах лежал расстеленный спальник. Олег предложил поменяться местами:

– Ложись к стене, мне ночью печь разжигать.

Он торопился сбросить вместе с рюкзаком груз недомолвок меж ними.

– Нет, – сказала Оля, – я так хочу.

Они почти не замечали друг друга. Даже когда сталкивались между столом и нарами. И только на груди у Олега оставалась приятная вмятина. А как хорошо было выходить из теплой избы в холодный сумрак тайги! Остро чувствовать весь этот прекрасный мир. Красный суетливый рой вылетал из трубы в клубах светлого дыма. Казалось, что бледнеющие искры поднимались в темноту неба и превращались там в звезды!

Заглядывая в оттаявшее окно, Олег видел ореол вокруг горящей свечи. Хозяйка избы протирала чашки. На лавке грел бок старый, потрепанный рюкзак. Олег вдруг представил Олю своей женой. Вот такой милой, домашней. Сейчас распахнется дверь, и в избу войдет он сам! С дровами на руках. Оля уступит ему дорогу к печи и даже успеет закрыть крышку котелка, чтобы крошки коры не попали в кашу. Он будет укладывать колодцем сырые поленья вокруг трубы, а ее заботливая ладонь смахнет снег с его плеча. Олег даже почувствовал прикосновение теплой руки. Ему впервые не хотелось никуда уходить от этой девушки. Даже в мыслях. Рядом с ней лучше! Вот так бы и сидел с ней у печки весь день, слушая треск мерзлых поленьев.

Оля надела куртку, взяла ведро и открыла дверь. Тревожно шарахнулось пламя свечи, белое облако пара ударилось в притолоку. Сейчас она увидит и спросит: не замерз ли он. Но Оля не заметила его, прошла мимо по тропинке. Позови – не обернется. Олег прислушивался к звукам с берега, чувствуя, как холод забрался под свитер. Ему хотелось издали услышать скрип шагов, чтобы встретить девушку на подъеме. Не дождавшись, сам спустился к ручью.

Хозяйка сидела у деревянного сруба с откинутой крышкой. Вода струилась голубыми жилками поверх смутно темнеющих на дне камней.

– Сидела, слушала! – сказала Оля, не оборачиваясь на его шаги. – Наговорил-то, напел мне!

Она закрыла крышку. Укутала снегом, словно ребенка: «Пусть гулит себе, маленький!»

Ночью трещали дрова в печи. Красные блики бежали по бревнам. Было слышно, как задевают крышу ветви пихты, и чудилось где-то далеко звучание незамерзающей воды. Лунный свет холодил избу, хозяйничал на нарах и вмешивался в разговор.

– Надо бы занавески сшить, – сказала хозяйка.

Оттаявшая муха упала с окна на стол и жалобно крутилась на боку, заломив крыло.

Они лежали на нарах и, подняв руки, игрались тенями от свечи на ватмане. Из ладоней Олега получались добрые тупоносые собаки, а из рук девушки плыли темные птицы. Гибкие крылья то удлинялись и взмахивали, то парили, мелко дрожа и просвечиваясь отдельными перышками.

Свеча догорела, но еще копошился в жидкой лунке огненный светлячок. Где-то у стола послышалось нудное шуршание мышей. Временами грызущий звук стихал, но затем возникал острее и неприятнее.

– Там дырка под столом, – сказала хозяйка, – нужно забить в нее полено.

Олег встал, достал хлеб и покрошил его возле норки в углу:

– Это мышонок Валера, – сказал он спокойно. – Его нужно накормить, и он успокоится.

– Кто так назвал? – спросила она ревниво.

– Мальчик один… Я обещал ему не обижать Валеру.

11

Он почти не представлял себе жизнь Ольги вне тайги. Она сама не хотела видеться в городе. И даже по телефону говорила торопливо и неохотно. Оля не любила повторов в словах, не принимала восторгов от прошлых походов. Каждый раз она шла с Олегом, будто впервые. В то же время, заметил он, она не стремилась к новым маршрутам. Наоборот, в лесной жизни она хотела тишины и покоя.

Олег звонил ей со всех перевалов и вершин, где только могла быть связь. В ответ ее спокойные слова сворачивались в трубке пушистым зверьком, хвостик на нос. От голоса Оли, чуть простуженного летом, его покачивало, словно на канатном мосту через ущелье. Ему хотелось перекричать шум горной реки после сплава, потому что невозможно было сдержать восторг. Но с каждым разом она все меньше разделяла его радость. Она уплывала по своей неведомой реке, как весенняя льдина, что