белые пельмени с начинкой. Было очевидно, что смерть Главного Советника сделала Госпожу Ки императрицей во всем, кроме титула. Но это лишь дело времени. Скоро она убедит Великого Хана даровать ей титул. На это намекали весь ее облик и убранство. В лучах фонарей она искрилась, как подтаявшая сосулька.

Императрица без своей обычной помады выглядела бледно, безлико. Наверное, для нее было мукой ощущать, как власть — и титул — ускользают от нее, точно яичный белок между пальцами. К еде она не притронулась. По крайней мере, она имела право не есть. Баосян, у которого тоже не было аппетита, ел через силу, чтобы показать благодарность, как полагается. Он впился зубами в раскисший пельмень. Конечно же, брызнула начинка с кунжутным соусом.

Едва министры закончили трапезу, Императрица нетерпеливо встала, намереваясь уйти, — затем остановилась в смятении. И упала.

По залу пробежал шепот. В нем звучал скорее интерес, чем тревога. Даже Баосян, который предпочитал, чтобы трупы убирали другие, видел, что Императрица жива. Странно было бы как раз обратное. Время играло на руку Госпоже Ки, прямое покушение ничего не даст. Баосян быстро глянул на нее. Искренне удивленная, она явно что-то подсчитывала, не слишком стараясь это скрыть. Баосян мрачно усмехнулся. Значит, не только Госпожа Ки добилась внимания Великого Хана.

Придворный лекарь примчался как-то слишком быстро. Но представление устроил по всем правилам: с озабоченным видом послушал пульс Императрицы и озарился догадкой. Он метнулся к Великому Хану, шепнул тому что-то на ухо. Служанки Императрицы столпились вокруг нее, помогли подняться. Она встала, шатаясь, белая как стенка. И улыбнулась.

Министры ахнули, когда Великий Хан вскочил на ноги и воскликнул:

— Небеса благословили Императрицу!

Баосян не побежал вместе со всеми поздравлять Императора. Он наблюдал через весь зал за Третьим Принцем. Тот тоже остался сидеть. Баосяна царапнуло потрясенное выражение его лица. Он знал, каково это, когда сбываются худшие страхи. На миг он снова очутился там, на обрыве: отец лежит внизу, Эсень смотрит на него с неприкрытой ненавистью, будто обвиняет. Баосян тогда сначала даже не поверил, что брат всерьез. Несмотря на все, что между ними произошло, это казалось невозможным. Неужели Эсень решил, что он нарочно?

А Эсень именно так и решил. Когда Баосян понял, из мира словно исчезли все краски. Наверное, думал он, так люди умирают.

Из дальнего угла зала Третий Принц бросил беспомощный взгляд на свою мать. Но Госпожа Ки не утешила его ответным взглядом. Ее лицо было непроницаемо, как лед.

Когда Баосян протолкался к выходу, снаружи его ждал Сейхан. В ясных глазах блеснул интерес. Он сказал:

— Ведь может быть и девочка.

— Головой ручаешься?

Они зашли поглубже в императорскую гранатовую рощу, чтобы говорить без свидетелей. Снег шапочками лежал на лопнувших, потемневших и сморщенных фруктах. Зерна давно склевали птицы. Как же повезло Императрице. Произошло именно то, что могло ее спасти! Баосян не мог избавиться от привкуса черного кунжута во рту. Вроде сладко, но подташнивает.

— Я бы не поручился. И Госпожа Ки тоже. Она это так не оставит.

Обернувшись, они увидели, что из пиршественного зала кто-то вышел. На фоне темного сада драконы на его одеянии вспыхивали серебряным огнем, едва их касались лучи фонарей. Сейхан с Баосяном стояли в тени гранатов. Третий Принц скользнул по ним невидящим взглядом и зашагал прочь. У Баосяна стало тяжело на сердце. Он посмотрел вслед удаляющемуся Принцу. Драконы погасли — фонари остались позади. Баосян сказал слуге:

— Жди здесь.

Третий Принц не успел уйти далеко. Баосян нашел его в одной из сквозных пагод. Там, вдали от света и шума толпы, было холодно и тихо. Баосян поежился. Министерская мантия — так себе замена мехам. Свет молодого месяца отражался в заснеженных крышах. Вдалеке, у стен Императорского Города, посеребренные луной верхушки деревьев мерцали подобно прибою, набегающему на темный берег.

Третий Принц не любовался пейзажем. Он разглядывал свой правый кулак, покрасневший от холода, но казавшийся бескровным, как и все вокруг. Луна украла яркие краски.

— Знаешь, я до последнего верил, что трон может достаться мне.

Но он же не верил, подумал Баосян, и эта мысль обрушилась на него океанской волной. Если бы Третий Принц действительно поверил, у него появился бы Мандат. А он только надеялся. Сколько раз он стоял один, посреди сада или собственной комнаты, и раскрывал ладонь в надежде, что над ней вспыхнет пламя? Вероятно, он каждый раз говорил себе, что такому не бывать. И все равно надеялся на чудо, противореча сам себе.

Баосян в свое время разуверился, что они с Эсенем когда-нибудь найдут общий язык, но надеялся на это еще очень долго. Он понимал, как трудно оторваться от несбыточного будущего, которое кажется реальным лишь потому, что ты о нем мечтаешь. Иногда мечта должна сначала разбиться вдребезги, а ее осколки — просеяться сквозь упрямо сжатые пальцы.

— Ты видел, как он обрадовался? — Голос Третьего Принца надломился. — Все видели. Он ждет не дождется, кем бы заменить меня.

Баосян поймал его кулак, не дожидаясь, пока Принц разобьет костяшки о перила пагоды. Третий Принц вздрогнул и уставился на друга так, будто только что его заметил. Не отпуская дрожащих пальцев Принца, Баосян мягко сказал:

— Твоя мать с этим разберется. Поверь. Она все исправит.

— Исправит, — эхом повторил Третий Принц. — Да. Исправит. Так это теперь называется, да? Она исправила моих братьев, и их мать, и Главного Советника, и непременно исправит Императрицу. А знаешь, что она не может исправить? Меня.

Знакомые интонации. Отстраненное оцепенение человека, который тонет в собственных мыслях. Глубоко — руки не подашь.

— Из всех сыновей, которых Небо могло подарить моей матери, ей достался я! Она ненавидит меня. Ненавидит так же, как отец. Разница только в том, что ей я нужен. Если бы не это, я бы уже сам себя убил.

Баосяну вспомнилась забота, которую Госпожа Ки прятала за гладким каменным фасадом. Понятно, почему во дворце, где голову можно потерять в два счета, она предпочитала скрывать материнские чувства от ревнивого мужа или цепкого взгляда соперницы. Но ведь она прятала их и от того единственного человека, кому действительно была нужна. Может, в ее понимании это и есть любовь. Только откуда Третьему Принцу было о ней знать?

У Баосяна заныло сердце. Он не понял, кого ему жаль — себя или Третьего Принца.

— Аюширидара…

Он никогда прежде не называл Третьего Принца по имени. От удивления тот вышел из оцепенения. Имя позвало Принца обратно из темных глубин, где он тонул. Третий Принц, рожденный для дворцовой жизни, рожденный для исполнения своей роли, никогда не знал свободы. У Баосяна возникло