Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Освальд читал о них в книге про девочку Теодосию, которая виртуозно играла на фортепьяно, и про её подругу, весьма сведущую по части пиявок, что оказалось сейчас гораздо полезнее для золотых деяний, чем разные там хитрости фортепьянной игры.
Все попытки Освальда оторвать пиявок от Денни успехом не увенчались. В той книге про девочек говорилось, как уберечься от пиявок. Хорошо знакомая с ними девчонка защищала себя при помощи пахучей мази, которая кровососам решительно не нравилась.
К сожалению, Освальд не запомнил, как сделать, чтобы пиявки отпали, когда уже присосались, а сами они, похоже, отваливаться и не думали.
– Ой, что же мне делать? Что делать? Ой, как больно! – тем временем продолжал надрываться Денни.
– Будь мужчиной! Держись! – призвал его Освальд. – Если ты мне не позволишь их оторвать, придётся тебе идти с ними домой.
От подобной перспективы из глаз несчастного хлынули рекой слезы. Но Освальд протянул ему одну руку, а в другую взял его ботинки, и Денни согласился держаться.
И они вдвоём направились к остальным. Привлечённые воплями Денни, те уже сами поспешали к ним навстречу. Денни и на ходу продолжал вопить, умолкая только для того, чтобы вдохнуть очередную порцию воздуха. И пусть никто его не осуждает, пока сам не попробует, каково это – оказаться жертвою сразу одиннадцати пиявок, присосавшихся к правой ноге, и шести, тянувших кровь из левой. Семнадцати в общей сложности, мигом подсчитал Дикки.
В итоге вопли Дентиста сыграли им на руку. Ведь рядом была дорога, над которой тянулись телеграфные провода, и по ней как раз проходил человек, озадаченный жуткими криками и дунувший через болото к нам с предельной для человеческих ног скоростью.
– Будь я проклят, если так и не думал! – выпалил он, едва глянув на Денни, после чего подхватил пострадавшего под мышку и понёс, а жертва пиявок продолжала верещать: «Ой!» и «Мне больно!».
Наш спаситель, здоровяк в полном расцвете молодости, работник с фермы в вельветовых штанах, отнёс несчастного страдальца в коттедж, где жил с престарелой матушкой. Вот тут-то у Освальда наконец всплыло в памяти, что` он забыл про пиявок. Соль! Именно её мать молодого здоровяка насыпала на пиявок, и эти противные, склизкие твари отвалились с противным чавканьем с ног Денни на кирпичный пол.
И тогда цветущий здоровяк в вельветовых брюках взвалил Денни себе на спину и понёс домой. Ноги-то страдальцу после пиявок забинтовали, и он выглядел словно раненый воин, возвращающийся с войны.
Оказалось, что, если идти по дороге, до Моут-хауса не так и далеко, чего не скажешь о маршруте, которым продвигался отряд юных исследователей, очень дальнем и тяжёлом.
Наш замечательный молодой человек наверняка считал, что добродетель сама по себе награда, однако меня обрадовало, когда помимо довольства собственным добрым поступком он получил полкроны от дяди Альберта. Тем не менее сомневаюсь, что Элис правильно сделала, записав его поступок в «Книгу золотых деяний». Ведь книга предназначалась только для наших собственных добрых дел.
Вы думаете, что история экспедиции к истокам Нила (или к Северному полюсу) так и завершилась? Нет, уважаемые мои читатели, при всём своём тонком уме вы ошиблись.
Раненый исследователь лежал в повязках на диване, а мы ели малину и белую смородину, в целительных свойствах которых крайне нуждались после жарких своих приключений, когда в проёме двери возникла голова миссис Петтигрю, экономки.
– Можно вас на два слова, сэр? – обратилась она к дяде Альберта.
И голос у неё был такой, какой заставляет вас, едва взрослые выйдут из комнаты, обмениваться тревожными взглядами. Кусок хлеба с маслом застывает у вас в руке, не достигнув рта, а другая рука так и не дотягивается до чашки с чаем, хотя мгновение назад вы её собирались взять. И мы ведь не зря почувствовали неладное.
Дядя Альберта так долго не возвращался, что за время его отсутствия наши чашки с чаем и хлеб успели прийти в движение. А потом мы даже решили, что можем с тем же успехом доесть малину и белую смородину, оставив несколько самых лучших ягод для дяди Альберта. Однако он, вернувшись, нашего чуткого бескорыстия не оценил.
Он вошёл с тем самым выражением на лице, которое оповещает: вас собираются досрочно отправить спать, и, скорее всего, без ужина. А потом он заговорил тем самым спокойным и тихим голосом, который приводит в отчаяние куда больше, чем яростный крик, ибо за этим спокойствием ощущается раскалённое добела железо.
– Вы опять за своё? Как вам взбрело в голову строить плотину?
– Мы были бобрами! – с гордостью объявил наивный Г. О. Не понимал, к чему ведёт тон дяди Альберта.
– Теперь, значит, бобрами, – с видом, не обещавшим нам ничего хорошего, произнёс дядя Альберта, ероша пальцами шевелюру. – Значит, бобрами… Бобрами, стало быть… Ну, дорогие мои бобры, можете отправляться строить плотины из подушек в своих кроватях. Потому что ручей вы уже перекрыли и вода из него хлынула в проём, который образовался там, где вы брали глину, а из него побежала дальше, испортив свежесжатого ячменя на сумму примерно в семь фунтов. Хорошо ещё, фермер вовремя обнаружил это. Иначе бы вы нанесли ему ещё больший урон. Эдак фунтов на семьдесят. А вчера вы сожгли мост.
Мы сказали, что нам очень жаль. Ну а что тут ещё сказать? Только Элис добавила:
– Мы совершенно не собирались, чтобы так вышло.
– Ну, естественно… Вы никогда ведь не собираетесь, – ответил ей в тон дядя Альберта. – Ладно. Спокойной ночи и марш по кроватям! А завтра каждый из вас напишет раз двести: «Держитесь Дальше от Дамб! Бойтесь Быть Бобрами! Берегите Балюстрады!» Прекрасная тренировка для освоения прописных «Б» и «Д».
Тут мы всё сразу почувствовали: он хоть ещё сердит, но уже не разъярён. Ну и отправились спать.
Когда остальные уже почти засыпали, Освальд окликнул Дикки:
– Послушай!
– Ну? – отозвался брат.
– Мне ясно одно, – продолжил Освальд. – Случившееся доказывает, что дамбу мы выстроили высший класс.
Вот с этой приятной мыслью утомлённые трудами бобры, они же исследователи полярных и прочих широт, заснули.
А на другой день меня к закату тошнило от заглавных «Б» и «Д».
Глава 8
Высокородный малыш
Для малыша он был совсем не плох. Мордашка круглая и