Однако ж по перестроечному времени остался он без работы. Думали, поутихнет. Может, запьет хоть на недельку. Да не тут-то было. Не стало и вовсе от Сережки продыху. Орет, чисто петух на плетне. Только петух на зорьке надсаживается, а Сережка – с рассвету до закату. Да еще и ночь прихватывает.

– У нас, – кричит, – таперича демократия. А это значит, что каждому человеку право дано. А революция и мировой коммунизм – обман.

– Как же, говорю? Строили, строили, и на тебе – задом об забор?! А он отвечает:

– Вы коммунизм на людской крови строили. По колено, говорит, в ней утопли.

Чапай смотрит на огонек папиросы и грустно усмехается.

– Задумался я, жизню свою вспомнил. Поначалу мне даже обидно стало, что вышел я такой кровью обделенный. Что же это, думаю? Все люди, как люди – по колено утопли, а я – как хрен на блюде… Я-то, случалось, тоже по колено утопал. Но все больше не в крови, а в поту. И в грязи, и в снегу, и в мазуте. А, бывало, и в навозе, когда на скотном дворе работал. Но потом подумал – что с блаженного взять? Собака лает, ветер носит.

Да только Сережка не все время тявкал. Начал он со временем к памятнику присматриваться…

– Что же это, – говорит, – за безобразие? Главный кровопивец посередь площади стоит, а я – человек новой демократской породы, у его ног прохаживаюсь, чисто муха навозная? Надо, говорит, наоборот! И носом своим сопливым швыркает.

Подговорил он тракториста, Степку Карася, бутыль водки ему выставил. Обмотали они Ильичу коленки тросом и с постамента трактором сдернули. Взамен него Сережка на постамент полез.

– Буду, – говорит, – тут сидеть вплоть до полного искоренения красной чумы и наступления светлой демократической эры!

А Карась пьяный по этой вот по площади круги режет и памятник за ноги трактором тягает. Тут же из газет людишки прибежали – фотографируют, Сережке вопросы разные задают. В общем, устроили хоровод, как на Масленицу.

Наши-то, слободские, глядят кто с опаской, кто с сожалением. Но молчат. Мало ли? Времена наступили новые, тревожные. Вступишься за железного, а посадят, как за живого…

К вечеру Сережка с постамента, все-таки, слез. Он жрать раньше захотел, чем светлые времена настали. А Ленин так на площади и остался. Лежит и в небо рукой указывает. Будто уже и сам не знает, где оно теперь – светлое будущее.

А я пошел до Сережки.

– Что ж ты, говорю, ни Божьего суда не боишься, ни человечьего? А ну как придет кто и спросит с тебя за памятник?

А Сережка, и отвечает:

– Сам памятник ко мне не придет. Он, извините, с железа. А от людей мученическую смерть принять за демократию – мне одно удовольствие. А вообще, – говорит, – ты мне, дед, не тыкай, а называй меня Сергеем Викторовичем, поскольку человек я теперь в газетах пропечатанный.

– И куда ж ты, говорю, стервец, задумал памятник девать, как накуражишься вдосталь?

А он только носом швыркнул:

– Не твоего ума дело, поскольку ты осколок старого режима, и до новых веяний не понятливый. Захотим, – говорит, – в металлолом сдадим, захотим – в Беспуте утопим. На все наша демократическая воля.

Дед Чапай горестно вздыхает.

– И чегой-то они все в металлолом несут? Кто миску алюминиевую стащит, а кто умудрится – и цельный памятник. Жалко – совесть там на вес не берут. А то она у иных-то потяжелее чугуна!

Чапай качает плешивой макушкой. Потом хлопает себя по коленке и вокруг глаз снова собираются лукавые морщинки.

– Ладно, пущай бегемот думает, у него башка большая! Махнул я рукой и порешил – вы как хотите, а я буду товарища Ленина из беды выручать. Тоже ведь человек, хоть и памятник.

Да только как выручать? Он, чай, не дитя, на руках его не унесешь, за пазухой не спрячешь. Выходит, надо к делу серьезную технику привлекать, навроде кобылы с тележкой. Вот только по нынешнему времени у нас слона проще встретить, чем кобылу. Слон может с цирком на гастроль приехать, а кобыл всех давно извели за ненадобностью.

Но слона с гастролью мне дожидать времени не было, а потому начал я возле автобазы нашенской покруживать. Вдруг, думаю, какой-никакой тракторишко бесхозный по пути под руку попадется?

Трактор не нашел. Зато приглядел себе автопогрузчик. Размером он с муравья. А груз на роги хватает больше себя и подымает, что твой штангист. Словом, техника для наших с Владимиром Ильичом дел самая подходящая. Осталось дело за малым – на часок этот погрузчик покататься выцыганить. Да так, чтоб не углядел никто.

Стал я разведку наводить, к людям на проходной присматриваться. В сторожах-то на автобазе разные товарищи ходили.

Первую вахту нес дремучий дед. Глухой, как у мертвой лягушки левая пятка. Мхом от пупа до бровей порос. Вроде, и жить ему – пока смерть косу наточит. По первому взгляду, всем этот кадр был для меня подходящий. Да только я подумал чуток и кандидатуре его дал самоотвод. Ведь это хорошо, ежели он по ночам дрыхнет мертвым сном – кончину свою близкую репетировает. А ну как его бессонница мучает? Он же сослепу не углядит, что я свой. Шарахнет из берданки, старый хряк! Придется моей бабке другого мужика себе подыскивать. А второго такого разве ж найдешь? Товар-то штучный!

Чапай хитро подмигивает и выкатывает грудь колесом.

– Еще один сторож был казак помоложе. Военный на пенсии. Но только тоже малость с призвездью. К ему только в глаза заглянешь, сразу видать – все извилины в голове по стойке «смирно» стоят. Дюже он по армейской дисциплине и военной команде скучал. Не ел и не пил без команды. Даже не чесался. А как ты думал?! Уйдет в уголок, и рапортует сам себе:

– Разрешите доложить, товарищ гвардии старший прапорщик! Обнаружен очаг досадной щекотливости в районе левой ноздри. Прикажете устранить?

И сам себе по форме строго отвечает:

– Устраняйте!

Тут же гаркнет: «Есть!», и уж только потом нос почешет. Не иначе, как снаряд у него в голове какой застрял. Нет, думаю. Ты лучше спокойно тараканов на вахте по ночам лови и учи их строем маршировать. А в серьезном деле на тебя полагаться не след.

Ну а третий был молодой еще паренек, и к тому же рыбак заядлый. Хлебом не корми – дай на бережок убежать. Вот к нему-то я удочку и закинул.

– Как вы, – спрашиваю, – уважаемый рыбу добывать предпочитаете? На донку, сетью али в проводочку?

А он вздыхает:

– Тут, мол, как не предпочитай, а рыбы-то в реке нема. Всю повытравили. Сутки просиди, а улов все равно в стакан помещается.

– А ежели, – говорю, – к примеру, крупную рыбу с дна поднять? Да не как-нибудь, а динамитом? Я и местечко хорошее знаю километрах в десяти вниз…

– Попробовать-то, – говорит, – не грех, предложение занимательное. Да только как же пробовать, ежели динамита нету?

Ну, я ему динамита, знамо дело, и дал.