спросом и предложением. Во всем остальном хозяйстве цены устанавливались сверху и руководствовались политическими, а не экономическими соображениями. Так, цены на сельскохозяйственную продукцию искусственно занижались, а на промтовары, нужные, в частности, крестьянам, искусственно завышались. Это привело к так называемым «ножницам» — несоответствию цен, из-за чего крестьяне перестали продавать свои продукты государству по государственным ценам, переходя все больше к меновой торговле на селе: хлебопашец менял зерно на сукно, производимое другим крестьянином, или на подковы, производимые местным кузнецом. В городах снова начались перебои с продуктами питания. Из этой проблемы было только два выхода:

337

восстановление подлинного рынка или возвращение к Военному коммунизму. Правда, «правые» коммунисты, такие как Николай Бухарин, например, пытались пропагандировать некий третий путь: давить кулака, но поддерживать середняка и сохранять какую-то форму ограниченного частнопредпринимательского рынка. Но этот путь был столь же нереальным, как провозглашение Горбачевым в конце 1980-х годов «социалистического рынка». Требовалось, во-первых, определить, кто такой кулак, на каком этапе середняк превращается в кулака, при этом установить потолок допускаемых доходов, не дающих крестьянину превратиться в кулака или не разрешать мелкому предпринимателю вкладывать капитал в развитие своего предприятия. Такой контроль, во-первых, ведет к страшной коррумпированности чиновника-контролера, а во-вторых, лишает производителя товаров стимулов к росту и в конце концов приводит к экономическому застою. Сталин отлично понимал бесперспективность бухаринского пути и, конечно, для него был невозможен отказ от социализма, а в конце концов и от тотальной власти, несовместимой с плюрализмом рыночной экономики. Он предпочел фактическое возвращение к Военному коммунизму с ликвидацией частной собственности и конфискационной экономикой. Поскольку свободный человек добровольно не будет работать бесплатно и расставаться безвозмездно со своей собственностью, альтернативой остается рабский труд, осуществление которого возможно только посредством неограниченного и всеобъемлющего террора.

Другой стороной НЭПа было допущение относительной свободы в области культуры и творчества, при условии не касаться политических и идеологических вопросов. Но и в этой области, как указывает Надежда Мандельштам в своей замечательной «Второй книге», был заложен обман. После ужасов Гражданской войны, приведших русскую интеллигенцию к отказу от народнических иллюзий (что и предсказывали авторы «Вех»), перепуганная интеллигенция жаждала крепкой власти. НЭП она восприняла как отказ Ленина-реалиста от коммунистической утопии, видя в «нэповском» Ленине всего лишь прагматического диктатора, с которым следует теперь сотрудничать для совместного восстановления

338

страны. Такова была линия движения под названием «Смена вех», возникшего в эмиграции и в Советской России. Движение до поры до времени поддерживал Ленин, потому что оно привело ученых, инженеров и прочих специалистов, которые до НЭПа в основном бойкотировали советскую власть, к сотрудничеству с режимом, а также к возвращению в Россию из эмиграции нужных стране специалистов. Наивные интеллигенты питались этими иллюзиями, хотя уже 1922 год должен был бы их отрезвить. Ведь именно в 1922 году, в разгар НЭПа, Ленин сначала арестовал, а затем изгнал на Запад сливки русской творческой интеллигенции — мыслителей так называемого русского религиозно-философского ренессанса начала века и близких к этому течению философов, социологов, вся вина которых заключалась в том, что они не придерживались философии диалектического материализма. Общеизвестно, что Сталин достиг абсолютной власти через натравливанье левых коммунистов на правых и наоборот, и таким образом в конце концов одержал победу, уничтожив и тех, и других. Начал он с поддержки НЭПа, и бухаринского лозунга «Обогащайтесь!», обращенного к крестьянам. Можно смело сказать, что самые либеральные годы НЭПа приходятся не на ленинские, а на первые сталинские годы, примерно с 1924 по 1927. Так называемые правые коммунисты — Бухарин, Рыков и их единомышленники — были ему нужны для борьбы с Троцким, Зиновьевым, Каменевым и прочими левыми коммунистами. Сталин правильно рассчитал, что, поддерживая углубление НЭПа и частное крестьянство, он набирает себе очки в глазах всей беспартийной массы населения, которой совершенно безразличны идеологические баталии внутри партии. Люди, конечно, не понимали, насколько их собственная жизнь будет зависеть от исхода внутрипартийной борьбы. Заручаясь популярностью за пределами партии, Сталин освободил себе руки для борьбы внутрипартийной. Когда с левыми было покончено — Троцкий выслан, Зиновьев и Каменев исключены из партии и сосланы, — и власть Сталина укрепилась, он повернулся спиной к правым коммунистам и выступил за сворачивание НЭПа, опираясь на возвращенных из ссылки Зиновьева, Каменева и леваков помельче, которые, получив от Сталина

339

второстепенные посты, стали, таким образом, целиком зависимыми от его милости.

Крестьянство, в отличие от последнего десятилетия XX века в 1920-х годах, еще не разучилось трудиться, оно все еще мечтало о земле и знало, что с ней делать. Поэтому восстановление сельского хозяйства и рост благополучия на селе шел в 1920-е годы успешно. Не менее успешно возрождались мелкие предприятия, находившиеся в частной собственности. Обюрокраченный госсектор промышленности восстанавливался медленнее, но и он достиг дореволюционного уровня где-то около 1928-1929 годов и начал давать чистый прирост продукции, что подчеркивал Бухарин в своих «Записках экономиста» в редактируемой им «Правде». Как сказано выше, неправильная политика ценообразования вела к изоляции села от города, а в селе — к меновой торговле, натуральной экономике. Сталину же требовался максимальный рост экспорта сельхозпродукции для финансирования индустриализации. Бухарин предлагал решить этот вопрос снижением цен на промтовары, трактора и прочую механизацию и повышением цен на сельхозпродукцию, чтобы заинтересовать крестьянина в покупке этих предметов, а, следовательно, и в максимизации своей продукции. Но Сталин считал этот процесс слишком затяжным, пугал неизбежностью войны в связи со скандалом в Англии, где полицейский обыск в советской торговой миссии в Лондоне обнаружил документы, призывавшие английских рабочих к революционному выступлению. Тут не мешало бы вспомнить, что почти весь товарный хлеб до революции давался крупными имениями, в том числе и «кулацкими фермами»[5], которые ленинская революция уничтожила. Так что вряд ли бухаринский призыв и предлагаемый им метод товарно-денежного оборота дал бы то количество экспортного зерна, которое могло бы обеспечить достаточно быструю индустриализацию.

340

Итак, выбрав путь индустриализации посредством рабства и террора, Сталин действительно в 1930-х годах достиг колоссального роста тяжелой промышленности, по крайней мере на 90% работавшей на вооружение. Но, во-первых, это был рост количественный, а не качественный; во-вторых, ассортимент ограничивался горнодобывающей продукцией, машиностроением и такими материалами военно-стратегического назначения, как сталь, нефть; в-третьих, бурный рост продолжался лишь до 1937 года, после чего рост промышленного производства резко сокращается. Это свидетельствует о неспособности централизованной экономики к диверсификации. Она может работать только как экономика чрезвычайного положения, выпускать крайне ограниченный ассортимент, диктуемый войной или приготовлением к ней. Учитывая лживость советской статистики, невыполнение всех без исключения пятилеток,