что таким образом разъединяется, составляет именно то, что ассоциативно связано, моторная изоляция должна быть гарантией разрыва связи в мышлении. Поводом к такому приему невроза служит нормальный процесс концентрации. То, что нам кажется значительным впечатлением или проблемой, не должно быть нарушено одновременными притязаниями (на ваше внимание – Прим. перев.) других процессов мышления или деятельности. Но уже в пределах нормального пользуются концентрацией внимания для того, чтобы отделить не только безразличное, к делу не относящееся, но, в первую очередь, не подходящее, противоположное. Больше всего воспринимается как нечто мешающее то, что первоначально составляло одно целое и было разъединено благодаря прогрессу развития, например, проявления амбивалентности отцовского комплекса в отношениях к Богу или побуждения, исходящие из экскреторных органов при любовных возбуждениях. Таким образом, эго нормально должно совершать большую изолирующую работу, направляя течение мыслей, и мы знаем, что при выполнении аналитической работы нам приходится прямо воспитывать эго, чтобы заставить его на время отказаться от этой, в других случаях безусловно правильной, функции.

Все мы на опыте убедились, что невротику, страдающему навязчивостью, особенно трудно выполнять основное психоаналитическое правило. Вероятно, вследствие высокой степени конфликта между его суперэго и его ид, его эго стало более бдительным и изоляции его более утонченными. Выполняя работу мышления, оно вынуждено слишком часто отвергать примесь бессознательных фантазий, проявление амбивалентных стремлений. Оно должно быть всегда настороже, находиться беспрерывно в боевой готовности. Эту вынужденную концентрацию и изоляцию оно подкрепляет еще магическими актами изоляции, которые становятся в качестве симптомов такими странными, а практически приобретают такое значение, хотя сами по себе, разумеется, совершенно бесполезны и имеют характер церемониала.

Стремясь не допустить ассоциаций и связей между мыслями, эго выполняет, однако, одну из самых старых и основных заповедей невроза навязчивости, табу прикосновения. Если поставить вопрос, почему стремление избежать прикосновения, контакта, заразы играет такую большую роль в этом неврозе и становится содержанием столь сложных систем, то приходится ответить, что прикосновение, телесный контакт составляет ближайшую цель как агрессивного, так и любовного овладевания объектом. Эрос желает прикосновения, стремясь к соединению, к устранению пространственных границ между эго и любимым объектом. Но и уничтожение, которое до изобретения огнестрельного оружия могло происходить только при сближении, также предполагает телесное прикосновение, «рукоприкладство». Прикоснуться к женщине стало в нашем языке эвфемизмом использования ее в качестве сексуального объекта. Не прикасаться к органу – так дословно гласит запрещение авто-эротического удовлетворения. Так как невроз навязчивости преследует эротическое прикосновение, а затем, после регрессии, прикосновение под личиной агрессивности, то для него нет ничего более недопустимого, более пригодного сделаться центром запретительной системы (чем прикосновение – Прим. перев.). Изоляция же является устранением возможности контакта, средством не допустить какого бы то ни было прикосновения к вещи. И если невротики изолируют при помощи паузы также и впечатление или деятельность, то этим они символически говорят, что не хотят допустить ассоциативного прикосновения и в мыслях.

Таковы достижения наших исследований симптомообразования. Вряд ли стоит их резюмировать, они оказались бедными по результату и неполными и дали мало такого, что прежде уже не было известно. Не обещают успеха и исследования симптомообразования других заболеваний, кроме фобий, конверсионной истерии и неврозе навязчивости; о них еще очень мало известно; но уже сопоставление этих трех неврозов выдвигает трудную проблему, требующую немедленного рассмотрения. Во всех трех разрушение эдипова комплекса оказывается исходным пунктом и во всех их, как мы полагаем, кастрационная тревога становится мотором сопротивления эго. Но только в фобиях эта тревога проявляется, открыто признается. Что же стало с ней в других формах, как защищается эго от этой тревоги? Проблема усложняется еще больше, если припомнить упомянутую выше возможность, что тревога происходит благодаря своего рода переброжению из самого либидо, заторможенного в своем течении. И далее: не подлежит никакому сомнению, что кастрационная тревога является единственным толчком к вытеснению (или отражению). Если подумать о неврозах у женщин, то в этом приходится усомниться, потому что с какой бы несомненностью не удалось констатировать у них кастрационный комплекс, нельзя говорить о кастрационной тревоге в настоящем смысле тогда, когда кастрация уже совершена.

VII

Вернемся к инфантильным фобиям животных; мы понимаем эти случаи все же лучше, чем все другие. Здесь эго вынуждено противиться либидинозной привязанности ид к объектам (положительному или отрицательному эдипову комплексу), потому что эго поняло, что уступка повлекла бы за собой опасность кастрации. Об этом уже шла речь, и мы пользуемся теперь поводом выяснить еще одно сомнение, оставшееся у нас от этой первой дискуссии. Следует ли нам допустить у маленького Ганса (т. е. в случае положительного эдипова комплекса), что сопротивление эго вызвано нежным влечением к матери или агрессивным к отцу? Казалось бы, что это безразлично с практической точки зрения, особенно потому, что оба влечения обусловливают одно другое. Однако с этим вопросом связывается теоретический интерес, потому что только нежное чувство к матери может считаться чисто эротическим. Агрессивное же по существу зависит от влечения к разрушению, а мы всегда полагали, что в неврозе эго противится притязаниям либидо, а не других влечений. В действительности мы видим, что после образования фобий, исчезла нежная привязанность к матери, основательно уничтоженная вытеснением, а образование симптома (замещение) произошло из агрессивного влечения. В случае фобии волка дело обстоит проще: вытесненным влечением, действительно эротического характера, является женственная установка к отцу и из этого происходит симптомообразование.

Просто стыдно, что после столь длительной работы мы все еще наталкиваемся на трудности в понимании самых основных отношений, но мы решились ничего не упрощать и ничего не скрывать. Если мы не в состоянии ясно видеть, то хотим по крайней мере точно видеть неясность. Нам ставит препятствие, очевидно, какая-то неровность в развитии нашего учения о влечениях. Сначала мы проследили организации либидо от оральной ступени развития через садистически-анальную к генитальной, считая при этом равными все компоненты сексуального влечения. Впоследствии садизм оказался представителем другого влечения, противоположного эросу. Новое понимание двух групп влечений как будто бы уничтожает прежнюю конструкцию последовательных фаз организации либидо. Удовлетворительного объяснения этому затруднению нам незачем однако снова искать, оно нам уже давно известно. Оно состоит в том, что нам почти никогда не приходится иметь дело с чистыми влечениями, а постоянно со смесями обоих влечений в различных количественных соотношениях. Садистическая привязанность к объекту имеет поэтому также право рассматриваться как либидинозная. Организации либидо не должны быть пересмотрены, и агрессивное влечение к отцу может с таким же правом стать объектом вытеснения, как и нежное к матери. Тем не менее, оставляя в стороне как материал для последующего обсуждения возможность