Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снаружи донеслись голоса — звали Леонида. Мы выглянули в окно, там стояла девушка в соломенной шляпе с целым выводком ребятишек. Синие глаза ее были печальны.
— Я же вам все показывал на той неделе, — сказал Леня.
— Мне да, а ребята новенькие… Вы не один?
— С товарищем.
— А-а, — словно обрадовалась она. — Значит, свободны. Так я… мы подождем.
— Ладно, подождите. — И с комичным вздохом передразнил девчонку. — Похоже на полуделовые свидания… Ну к чему это все приведет? Ничего хорошего… Я же ей объяснял, а она понять не может. Или не хочет…
Тут, наверное, были какие-то сложности, связанные с Лёниным положением женатого человека, интересной наружностью и бог знает чем еще, чему он, как видно, не радовался, опасаясь семейного разлада. Но отказать ребятишкам он тоже не мог и теперь смотрел на меня вопрошающе, словно ожидая совета.
Что я мог — в таких делах сам черт не разберется.
— Знаете, — вдруг сказал Леня с неожиданной откровенностью, — насмотрелся я на женатых друзей, тоска берет. У иных жены — девчонками были люди как люди, а как только печать — в паспорт, начинает власть забирать. Живи так, как тебе велят, никуда ни шагу, дом — тюрьма, ни на кого не взгляни. Чуть что — скандал. Ну разве можно так — все равно что бить молотком по хрусталю. Нельзя же заставить человека быть нежным, любящим… А моя вот не ревнивая. Во всяком случае, виду не показывает. Так, скиснет маленько, и мне ее жалко. Должен я ее жалеть или нет?
— Обязательно. Такую — должен.
— Ну вот, я им сейчас все покажу, и гуд бай, никаких прогулок, ну их… Тут же кругом глаза и уши, такого понаговорят…
Неожиданно со стороны кухни раздались резкие звуки гонга. Это жена Марка — Наталья, объяснил Леня, зовет всех к ловушкам. Кольцевание — святой час, общая работа. И значит, хочешь не хочешь, а экскурсию надо отставить — служба. Леня явно повеселел, а меня все больше заботило отсутствие Дольника.
— Будет он, куда денется, к обеду обязательно, так что вы все-таки посторожите возле гонга.
Сторожение мое кончилось тем, что Наталья Виноградова позвала к обеду. За деревянным, дочиста выскобленным столом уже сидели ребята-орнитологи. На этот раз собрались почти все, должно быть, соскучились друг по дружке в своих одиночных занятиях. Кроме знакомых, был еще один щеголеватый на вид парень в домотканом вязаном свитере, как потом оказалось, орнитолог Гедиминас, наезжавший сюда из Литвы по своим научным делам. А между ним и Леней сидела рослая девушка с немного задумчивым, наивным лицом, судя по всему — практикантка: она и здесь, за обеденным столом, все совала Лене какой-то расчерченный график и полушепотом что-то спрашивала. То ли она была прикреплена к нему, то ли он по привычке помогать всем и ей не отказывал. Обращался он к ней с шутливой уважительностью, на «вы».
— Вы, Лариса, вот здесь, по-моему, не учли сроков…
— Ну побудем, — сказал Гедиминас и отпил из стакана компот — жарко было, солнце пекло сквозь стекла. И тотчас завязался разговор все о том же — о раннем прилете скворцов, которые стали бичом для местных полей, а где-то их нет вовсе, и, стало быть, надо думать о том, как скорее научным методом расселять полезных птиц по всей территории страны.
— Давайте отдохнем от проблем, — буркнул Гедиминас. — Леня, где информации?
Леня, штатный политинформатор, как бы между прочим заметил, что все тут люди взрослые, могли бы и газету почитать самостоятельно. А в общем, обстановка накаленная.
— Президент давит на санкции, общий рынок лихорадит, НАТО бредит ракетами, соцлагерь крепнет…
— А выводы?
— Хочешь не хочешь, надо крепить оборону.
И, словно в ответ на его реплику, где-то в небе с грохотом пронесся к морю самолет.
— Ужас, — сказала Лариса, зажав уши, — зачем только человек рождается?
— За тем, что и птица, — все тем же полушутливым тоном заметил Леня, — прийти, дать потомство и исчезнуть.
— И кладет все силы, — скептично буркнул Гедиминас, — чтобы прожить свой отрезок с максимальным комфортом, за что и борется, не жалея живота.
— Упрощаешь, — сказал Марк, который тут на правах старшего разговаривал в чуть заметном наставительном тоне. — Да-да, — остановил он ладонью протестующий жест Гедиминаса, — я тебя понял. В природе все живет одно за счет другого, естественная цепочка. Но человек — существо мыслящее. Взаимопонимание — тоже закономерность. Человеческая.
— О боже — человечество! — обронила Лариса. — Двое под одной крышей не могут ужиться. Хоть бы придумали какие-нибудь таблетки, что ли, «Взаимопонимин»! Против собственнического инстинкта. И применяли насильно.
— Человек — открытая, постоянно меняющаяся система, — отозвался Леня, — таблетками не поможешь, тут важна среда, и притом кристальная.
— Не обязательно, — вскинулся Марк, — среда — бог, но и сам не будь плох. В любых случаях, не говоря уже об экстремальных, важны не столько условия и обстоятельства, сколько состояние души. Совесть, дорогие мои, совесть, помноженная на волю! Воспитание всегда драматично. И воспитывать, воздействовать можно только любя. Холод, несильные таблетки — вздор! Но прежде чем воспитывать других, надо совершенствовать себя, одно без другого мертво.
— Что-то уж очень обще, — заметил кто-то из сидевших.
— А конкретней — наш с вами пример. Условия далеко не парниковые, а ведь живем дружно, не киваем на обстоятельства. Я знаю людей, они есть и среди нас, которым жизнь далась нелегко, были обиды и отчаяние, и все же они оставались людьми. Так что хватит болтать попусту, а то в горло кусок не лезет.
В нем чувствовался человек твердый, с принципами и вместе с тем деликатный. Он не назвал в запале имена «пострадавших». Я знал, что не стану его потом расспрашивать, да и не скажет он мне ничего, есть вещи, которых не стоит касаться. Иное пришло на ум — вдруг подумал, что этих ребят, живущих как кочевники, ни в том памятном сорок пятом, ни еще десять лет спустя не было и в помине. И все же в чем-то они очень похожи на моих тогдашних сверстников, которых спаяло суровое время войны, родив доверчивую близость, то, что звалось фронтовым братством, чувством Родины.
Дольник появился неожиданно, когда я, обеспокоенный долгим его отсутствием, пробирался лесной тропой, собираясь ехать на биостанцию. Должно быть, он сошел на остановке автобуса — мы встретились у самой дороги, поздоровались и, закурив, присели на пеньки. Его жесткий взгляд
