– Знаю, – сказала ей Фейнт, – но этого, Наперсточек, все равно мало. Если мы к кому-нибудь не прибьемся, то все умрем.

– Тогда на восток… хотя обожди, – она заколебалась.

– Ну, что у тебя там? – проворчала Фейнт.

– Там… что-то ужасное. Я… я не хочу к нему приближаться. Пытаюсь дотянуться – и сразу отдергиваюсь обратно, не знаю почему. Ничего не знаю!

Амба смотрел сейчас на нее, словно на причудливую деревяшку или на сломанного идола. Казалось, он готов плюнуть этому чурбаку прямо под ноги.

Фейнт разгладила руками грязные волосы – которые успели изрядно отрасти, но сейчас это было к лучшему. Что угодно, лишь бы укрыться от адской жары. Грудную клетку саднило, боль эта сделалась ее постоянной спутницей. Она мечтала о том, чтобы как следует напиться. Рухнуть без чувств где-нибудь в переулочке или в грязной комнатушке харчевни. Скрыться от самой себя хотя бы на одну ночь, всего на одну ночь. И проснуться уже в новом теле, в новом мире. Где Сладкая Маета жива и сидит рядом. Где никакие боги не сражаются и не протыкают один другому башку мечом.

– А как насчет юго-востока, волшебница? В той стороне неприятности чувствуются?

Наперсточек покачала головой, потом пожала плечами.

– Ну и как прикажешь понимать? – прошипела Фейнт, теряя терпение. – Так же плохо, как и на востоке, или все же нет?

– Нет… но…

– Что – но?

– Там пахнет кровью! Вот! По-твоему, это лучше, что ли? Там все кровью пропахло!

– И что там с этой кровью делают – льют ее или пьют?

Наперсточек уставилась на Фейнт, будто та рехнулась. Боги, может, так оно и есть, раз я такие вопросы задаю.

– Так где мы раньше-то умрем?

Глубокий, судорожный вдох.

– На востоке. Та армия – им всем суждено умереть.

– От чего? – вопросила Фейнт.

– Не знаю – может, от жажды? Точно, от жажды. – Ее глаза расширились. – Там нет воды, вообще никакой – я вижу почву, сверкающую почву, ослепительную, острую, словно множество ножей. И кости – бесконечные равнины из одних костей. Вижу, как мужчины и женщины сходят с ума от жары. И детей вижу – о боги! – они бредут как оживший кошмар, как свидетельство всех преступлений, что мы совершили. – И она завыла, резко и страшно, закрыв ладонями лицо, а потом отшатнулась и рухнула бы, не шагни к ней Амба, чтобы поддержать. Она резко развернулась и упала к нему в объятия. Амба уставился на Фейнт поверх головы Наперсточка и одарил ее жутковатой улыбкой.

Рехнулась? Раньше надо было, Наперсточек, – да еще благодари богов, что не видишь доступного нашим глазам. Фейнт вздрогнула и повернулась на юго-восток.

– Значит, туда.

Дети. Хоть про детей не напоминай. От иных преступлений остаются глубокие раны, слишком глубокие. Нет, не напоминай.

Перед ее мысленным взором возникла Сладкая Маета, лицо которой вдруг расплылось в улыбке. «Наконец-то, – пробормотала та, – хоть какое-то решение. Так держать, Фейнт!»

Фейнт сделала Амбе знак, чтобы они с волшебницей следовали за ней, и заковыляла вперед неровной походкой, морщась при каждом шаге. Если они успели уйти далеко, нам их не догнать. А когда станет совсем плохо… кровь. Или прольем ее, или напьемся.

Что это там впереди за армии, думала она. Кто это такие, во имя Худа, почему забрели так далеко на Пустошь ради одной идиотской битвы? И зачем потом разделились? А вы, несчастные, что двинулись на восток. Один взгляд в том направлении, и она чуть рассудка не лишилась. Прошу вас, одумайтесь и вернитесь обратно, пока не усыпали землю собственными трупами.

Куда бы вы там ни направлялись, оно этого не стоит. Ничего на всем свете того не стоит, и вряд ли вам удастся меня в этом разубедить.

Услышав, как крякнул Амба, она обернулась.

Амба нес Наперсточка на руках, улыбка его сделалась еще шире, превратилась в губастую пародию на наслаждение, словно он, обретя наконец мечту своего сердца, заставлял себя если уж радоваться этому, так по полной. Голова Наперсточка моталась у него на плече – глаза зажмурены, рот полуоткрыт.

– Что это с ней такое?

– Обморок… от морок, – объяснил Амба.

– Ой, да пошел ты, недоделок.

Десять тысяч покрытых шерстью спин, черных, серебристых и серых, длинные поджарые тела. Словно стальные клинки, десять тысяч стальных клинков. Они бурлили перед глазами Сеток, расплывались, подобно острым кромкам волн в разбушевавшемся море. Ее несло вперед, прямо на высокие утесы, на торчащие клыки гнилых скал.

В ушах ее завывал ветер, снаружи, внутри, насквозь, заполнял каждую косточку ее существа громоподобной дрожью. Она чувствовала, как звери колотят о берег, как их ярость обрушивается на бесчувственный камень и на жестокие законы, что он олицетворяет. Они скалили зубы на небо, они кусали и грызли солнечные лучи, словно древки пронзавших их копий. Они встречали воем наступление ночи и охотились, преследуя собственную бесчувственную жестокость.

Мы то, что мы есть, а перед этим врагом то, что мы есть, бессильно.

Кто станет за нас сражаться? Чьи губы разойдутся, обнажив клинки из острой стали?

Утесы впереди тряслись от ударов – она была уже близко. Волки Зимы, видите ли вы меня? Благословенный Господин, гордая Госпожа, вы ли нас призвали? Где-то в этой полуразрушенной стене нас ждет пещера? А внутри – Обитель Тронов?

Диким зверям присущ запах, от которого встают дыбом волосы, от которого по человеческим жилам пробегает ледяная волна. Дорогу пересекают тропы, тайные ходы под покровом леса. За мгновение до того, как мы появимся, на утоптанной почве еще резвятся мыши – мы же ничего не замечаем.

Любой участок, что мы расчистим огнем, или оружием, или топорами, или плугами, мы обязательно должны заполнить потным, горчащим потоком собственной гордости. На пустошах, которые сами же и оставили, заставляем себя принимать вид, подобающий горделивому триумфатору.

Троны Диких, троны из костей, и шкур, и мертвых глаз. Троны Зверя – высокие, точно горы.

Кто на нас нападает? Кто на нас охотится? Кто нас убивает?

Все вокруг.

Она летела на зазубренные камни. Если придет уничтожение, оно окажется благословенным. Жар несущих ее зверей был сладок, как любящий поцелуй, как надежные объятия, как обетование спасения. Я – Дестриант Волков. В моей груди – души всех убитых зверей, этого мира и всех прочих миров.

Но вечно мне их не удержать.

Мне нужен меч. Мне нужно отпущение.

Отпущение – и меч. Десять тысяч стальных клинков. Во имя Волков Зимы, во имя Зверей.

Далеко к югу от Шпиля, далеко от чьих-либо глаз, шагала по безжизненным пескам сестра Доля. Когда-то она мечтала о покое. Она жила в мире, где редко задают вопросы, и уже это радовало. Если и существовало нечто достойное, чему она была готова посвятить всю свою жизнь, – так это путь от рождения до смерти, лишенный каких-либо конфликтов. Не испытывать беспокойства, не причинять боли и не чувствовать ее. Хотя форкрул ассейлы давным-давно лишились бога, давным-давно пережили жуткое горе его мучительной смерти – убийства, которое невозможно искупить, – она позволила поселиться у себя в душе детской надежде на то, что получится создать нового бога. Составить кости, вылепить глину мускулов, нежными касаниями придать форму лицу, а потом ее любящие руки дадут ему жизнь. Бога этого она наречет Гармонией.