верил этому оптимизму. Мы уже решили, что, хотя Феодосия дальше, чем Симферополь, мы пойдем туда. Татарин покачал головой:

– Ох, это очень далеко, ну, если что – в горы махните.

Мы у них купили овса, за еду они отказались брать деньги. До рассвета мы выехали и пошли в версте от железной дороги в направлении на Феодосию.

Было очень холодно. Северо-восточный ветер нес игольчатую крупу, которая жгла нам лица, лошади, понурив головы, звякали по замерзшей земле.

– Ай-ай-ай, смотрите на эти тучи, засыплет нас сейчас. Не лучше ли нам поближе к железной дороге идти?

– Это опасно. Если красные прорвались, то пойдут вдоль дороги.

Но было слишком холодно для настоящей метели. Сильные порывы ветра несли крупу все гуще и гуще. Иногда телеграфные столбы вдоль дороги исчезали из виду.

– Эй, смотрите! Там станция, давайте отдохнем.

Мы рысью подъехали к станции, и я соскочил. В здании был только один человек.

– Что, конница тут проходила?

– Да-да, с полчаса тому назад красный разъезд, человек 50. Пошли вдоль дороги.

– Спасибо, что сказали!

Я быстро вскочил, и мы рысцой пошли от станции в поле.

– Эй, братец, нам посчастливилось, на полчаса раньше нам был бы каюк!

– Так теперь что?

– Пойдем подальше от дороги.

– Мы потеряемся.

– Ничего, на юг от нас горы.

После полудня ветер стал немного теплее и пошел снег. Все наши надежды на то, что попадется хутор или деревня в течение дня – провалились. Лошади устали, да и мы еле держались в седлах. Я благословлял Петра, что он меня заставил взять лошадь с казачьим седлом. Нужно было думать о ночевке.

Вдруг, как будто в ответ на наше желание, мы очутились в балке, по дну которой шли телеграфные столбы. Из-за снега дороги было не видать, но куда-то столбы должны были идти. Стало темнеть. Увидели хутор.

Постучали. Дверь открыли очень осторожно, но, увидев нас, распахнули.

– Ах, входите, входите, слава богу, наши! – сказал кто-то громко.

Из соседней комнаты высунулась голова молодого человека.

– Степка? Да ты откуда? – сказал он, увидев моего товарища.

Оказался желтый кирасир, раненный под Агайманами. Отец был в особенности доволен нашим приездом: сын его на следующее утро собирался в Феодосию.

Хозяин, посмотрев на нас и наше состояние, сказал:

– Ох, Феодосия далеко, не доедете вы, лучше бы вы к татарам в горы ушли.

– Эх, распутья бояться, так в путь не ходить. Нет, пойдем на Феодосию.

Хозяйка дала нам еды на три дня. Перед рассветом все трое выехали. Коновалов, наш новый спутник, знал дорогу и окружающую местность. Скоро солнце вышло, и вчерашний снег сверкал и хрустел под ногами. Лошади оживились после ночи в теплой конюшне и двух гарнцев овса.

Шли на юго-восток в направлении на Старый Крым. Никогда я не ожидал такого холода в Крыму. Даже реки замерзли.

– Редко бывает так холодно, даже не припомню такого года, – говорил наш спутник.

Теперь мы останавливались в хуторах, которые Коновалов знал. Встречали нас повсюду гостеприимно. Почти что все знали, что красные прорвались в Крым, и чем ближе мы подходили к горам, тем больше они знали. Говорили, что только красная конница оперирует вдоль железной дороги, что красная пехота уже заняла Джанкой. На вопрос, от кого они все это знали, ответ был всегда один – от татар.

Я откровенно боялся опоздать. Что, если мы приедем, а все уже ушли и ни одного судна нет.

Пришли в Старый Крым. Здесь услышали, что вся наша кавалерия ушла через Яйлу в Ялту и уже погрузилась. Это меня удручило. Если они уже ушли, а они прикрывали отступление, то какие у нас были шансы добраться до Феодосии и найти там еще суда? Но выбора не было.

Ночевали на хуторе в десяти верстах от Феодосии. На рассвете, пока мы седлали лошадей, на севере была слышна канонада. Кто-то еще дрался!

– Откуда эта канонада?

– Это под Владиславовкой бой идет.

– Значит, мы еще не опоздали.

Мы пошли рысцой. Бог его ведает, кто там дерется, может быть, кого-нибудь отрезали. Скоро мы были в предместье города. Я Феодосию более или менее знал и решил обойти ее с юга.

Чем ближе мы подходили к порту, тем больше было брошенных повозок, расседланных лошадей и тучи мальчишек, которые копошились вокруг нагруженных телег. Не было видно ни одного солдата, ни взрослых. Двери и ставни все были заперты.

Наконец мы вышли на набережную и ахнули: на первый взгляд порт был пустой!

Я снял переметные сумы, мы привязали лошадей и пошли по набережной.

Вдали на молу стоял человек, мы шли в его направлении.

– Ах, смотрите, на той стороне стоит пароход.

Действительно, там стоял большой транспорт. Далеко, почти что в конце мола, была привязана шхуна. Вне порта стоял на якоре пароход.

– Ну, это не так плохо, кто-нибудь нас возьмет! – сказал я, повеселев.

Фигура на молу оказалась Андреем Гагариным. Он стоял, понурив голову, и смотрел в море.

– Вот замечательно, я отчего-то вас всегда встречаю на набережной.

– Да, это забавно, последний раз в Новороссийске.

– Что вы тут, князь, делаете?

– Смотрю, – сказал он медленно.

– Да пароход на той стороне, пойдемте туда!

– Я уже там был, туда никого не пускают, там казаки, берут только своих.

Я удивился: большой транспорт, неужели одного человека не могут взять?

– А что насчет этой шхуны?

– Пробовал, там часовые стоят, поперек мола заграждение, никого не пускают.

– Там же какой-нибудь офицер есть, вы с нм говорили?

– Говорил, но не пускают, говорят, что шхуна для их собственной части. Не понял, кто они, еще дерутся где-то.

Действительно, где-то потрескивали пулеметы и винтовки. Странно все это было, неужели люди могут отказывать одному человеку? Какая разница для транспорта в восемь с лишним тысяч тонн или даже для шхуны в триста тонн? Такие же люди недавно рисковали жизнью, чтобы спасти какого-нибудь незнакомого раненого в бою. Что с ними вдруг случилось?!

Теперь нас было четверо, было гораздо труднее. Гагарин был штабс-капитан конной артиллерии, следовательно, старший по рангу, но в его удрученном состоянии решать нашу участь не мог. Меня поддерживала только паника, боязнь быть захваченным большевиками. Что-то нужно было делать.

Я пошел обратно по молу, кирасиры за мной. Пошел и Гагарин. Мы прошли мимо наших лошадей, и вдруг на набережной – штук десять носилок. На них не то раненые, не то больные. Я подошел. Они были кто без памяти, кто в бреду. Один из них – эстандарт-юнкер, лейб-драгун, с которым я харчевал в Алексеевке.