Он занимал всякие должности: и члена президиума, и комиссара юстиции, и коменданта Ипатьевского дома – и при всем том сохранял постоянно первенствующее значение в чрезвычайной следственной комиссии, которая при нем и начала образовываться. Там он председательствовал даже в присутствии Белобородова, Голощекина, Сафарова, Чуцкаева; в недрах этой мрачной, могущественной всероссийской советской организации Янкель Юровский занимал исключительное положение. Говорят, что он был в Екатеринбурге представителем какого-то центрального органа чрезвычайной комиссии, к которой принадлежал и Исаак Голощекин.

Если заглянуть в домашнюю жизнь Янкеля Юровского, то становится совершенно ясным, что он не имел по своему существу ничего общего с теми социалистическими и коммунистическими принципами, с которыми выступал он и остальные ему подобные главари-евреи в рядах советской власти и в официальных органах их управления. Патриархальный образ жизни древнееврейского характера, со всеми заветами и преданиями старцев, унаследованных с учением фарисейской секты Израиля, – насколько следовал этому порядку сам Янкель, сказать трудно, но во всяком случае он его терпел. Принятое им за границей лютеранство было лишь необходимой политической формой для своего времени и, по-видимому, давно им забылось. Буржуй по существу, он вел свое хозяйство, как вел его 20 лет перед этим, с определенной тенденцией к наживе капитала. Он имел небольшое дело, но сам с того момента, когда стал советским деятелем, перестал в нем работать, а спокойно нанимал частных рабочих и вполне легко уживался с ними, хотя, по его собственному выражению, они «очень и очень были далеки от большевизма». Янкель у себя дома – не только не большевик, но он даже не марксист и вообще никакой социалист.

В своей советской политической деятельности он тоже далеко непостоянен в строгости проведения проповедуемых принципов уничтожения всего, что стоит на пути к власти пролетариата: уничтожая поголовно всю Царскую Семью и всех даже слуг, состоявших при ней, он, полномочный властелин чрезвычайки, не трогает доктора Деревенько, явно скомпрометированного в каком-то деле, за которое слетел со своего места даже комендант Авдеев, а Мошкина упрятали в тюрьму. Определенный же буржуа Деревенько остался неприкосновенным. Янкель Юровский не такой глупый человек, чтобы не видеть, кто такой комиссар Сакович, что он представляет собой по существу своей подлой натуры. Бывший «белоподкладочник» – сегодня пролетарий, завтра белогвардеец, в зависимости от того, что выгодно по сезону. Но Янкель Юровский, искореняющий контрреволюцию, саботаж и спекуляцию, перед Саковичем закрывает глаза и видит в нем представителя пролетарской власти. Янкель Юровский знает отлично, что если бы его дочь Рима встретилась в глухом лесу с Петром Ермаковым, то она, безусловно, познала бы «свободу личности» этого каторжника и прелесть воспеваемой ее отцом пролетарской власти. Но он не гнушался тем не менее Петром Ермаковым, они становятся братьями по оружию в кровавой драме Ипатьевского дома.

Янкель Юровский не христианин, не мудрый сын религии своего народа, не пролетарий, не социалист, не буржуй, не народоволец, не монархист. Кто же он?

Еврейский изувер.

В материалах следственного производства Сергеева фигурирует еще фамилия Дидковский, который, по словам Чемадурова, часто посещал дом Ипатьева, контролируя содержание и охрану Августейших узников. По собранным сведениям выяснилось: Дидковский Борис Владимирович, уроженец Волынской губернии, воспитывался в Женеве. На Урал он прибыл в качестве коллекционера при профессоре геологии Дюпарке и был оставлен им для работ в Николо-Павдинском горном округе. Когда произошел большевистский переворот, Дидковский был избран от этого округа в депутаты областного совдепа в Екатеринбург и занял здесь влиятельное положение. Во всех случаях отсутствия Белобородова Дидковский замещал его в областном совете депутатов, но, видимо, не принадлежал к партии коммунистов, а скорее был социал-революционером. Под конец власти Советов в Екатеринбурге замечалось расхождение Дидковского с Белобородовым, и в Совете образовались две партии, взаимно враждовавшие. Однако президиум стоял на стороне Белобородова, и партия Дидковского не получила значительного развития.

Несмотря на заграничное воспитание и внешний вид интеллигента, Дидковский все же остался человеком некультурным, грубым и хамоватым. В интимные совещания президиума он не приглашался и, по-видимому, не был посвящен в предположения советских главарей относительно убийства Царской Семьи, так как ни в каких материалах, относящихся к подготовке и совершению убийства, фамилия Дидковского не встречается. Куда он делся после эвакуации Екатеринбурга – неизвестно.

Преступления вдохновляются идеями, побуждениями или расчетами, носителями которых являются или отдельные лица, или сообщества людей, руководящихся определенными целями. Историческо-национальные преступления, кроме того, вдохновляются зачастую целым рядом предшествовавших исторических и национальных положений, элементов и факторов политического характера, логически приводящих к неизбежности заключительной катастрофы.

Было бы большим заблуждением рассчитывать исчерпать в настоящих материалах и мыслях обширность и глубину всех исторических обстоятельств и причин, приведших Царствовавший Дом России к трагедии в Ипатьевском доме, и задача текущей работы исследования преступления ограничилась лишь попыткой установить ближайшие влияния и современных деятелей, вдохновивших конец последнего акта исторической драмы, постепенно слагавшейся вокруг Августейшей Семьи Дома Романовых.

Естественно, что исследование совершившегося преступления и изучение обстоятельств, сопровождавших это исключительное по изуверству событие, не могли ограничиться только простым установлением данных: кто из советских деятелей и адептов ее власти принимал фактическое участие в уничтожении в ночь с 16 на 17 июля 1918 года членов Царской Семьи в городе Екатеринбурге; кто в ночь с 18 на 19 июля того же года сбросил в Нижне-Семиченскую шахту под Алапаевском Великую княгиню, Великого князя и князей Дома Романовых, содержавшихся советской властью в этом городе; кто, наконец, увел в ночь с 21 на 22 июня того же года из гостиницы в Перми Великого князя Михаила Александровича и расстрелял его в лесу за Мотовилихинским заводом?

Уже данные предварительного следствия Сергеева давали основание усматривать существование во всех этих преступлениях общей идеи, общего плана их выполнения и общего руководства из одного какого-то центра. Сергеев полагал, что в отношении всех перечисленных преступлений таким вдохновляющим центром являлся исключительно Уральский областной совет или его президиум. По его мнению, эти убийства нельзя было рассматривать иначе, как самочинные акты местных советских представителей, действовавших вполне самостоятельно, за свою личную ответственность, и он совершенно отрицал причастность к идее, плану и руководству этими событиями центральной власти в Москве. Характерно, что такое же именно положение проводилось и представителями как центральной, так и местной советской власти. Это видно из их официальных извещений о расстреле бывшего Царя, в коих говорилось, что расстрел был произведен «по постановлению президиума областного совета РК и КД Урала», а затем, позднее, – и из инсценированного ими в Москве процесса по поводу убийства всей Царской Семьи, на котором вся инициатива преступления была приписана фантастическому члену Екатеринбургского совета и председателю чрезвычайной комиссии эсеру Яхонтову, которого и расстреляли за это будто бы совершенное им в целях дискредитирования советской власти самочинное преступление.