«Они там, они там, где горит этот нестерпимо белый свет».

Анника уже один раз была здесь. Год назад, в ноябре, на следующий день после того, как поняла, что у Томаса роман. Она тогда стояла на этом самом месте и смотрела на дом. Голова закружилась, и ей пришлось ухватиться за стену, чтобы не упасть. Некоторое время ей потребовалось, чтобы справиться с головокружением и подступившей к горлу тошнотой. Потом она собралась с духом и, перейдя улицу, подошла к резным темно-коричневым дверям.

Кода она не знала и поэтому нажала кнопку домофона.

Ответила она, София Е…вая Сучка Гренборг:

— Входи, входи, здравствуй. Шестой этаж, на самом верху, в пентхаусе…

«Пентхаус? Господи помилуй!»

Подъезд был выложен желтым и черным мрамором, нижняя часть стен облицована темными деревянными панелями. На стенах светильники из дымчатой бронзы. Пол устлан синим ковром, мягким, как гагачий пух.

Медленно, слегка пошатываясь, Анника принялась подниматься по лестнице.

Чердачный этаж был наименее интересным из всех этажей здания. Белая металлическая дверь с сигнализацией в середине выбеленной кирпичной стены. Она помнила табличку из полированной стали. Рядом теперь красовалась картонка со сделанной от руки надписью: «Т. Самуэльссон».

Анника нажала кнопку звонка.

Слава богу, дверь открыл Томас.

Она не видела его с июля.

Он коротко остриг волосы. Теперь они торчали ежиком надо лбом, и это придавало ему странный и непривычный вид. Такая стрижка делала его намного старше. Черты лица казались более резкими. На нем были черный костюм и начищенные до зеркального блеска туфли.

«Раньше его туфли чистила я. Интересно, теперь он делает это сам?»

— Тебе не разрешают полностью написать твое первое имя? — спросила она, ткнув пальцем в табличку.

— Ты немного задержалась, — заметил он. — Мы уже уходим.

Томас явно нервничал. Отвернувшись, он снял с плечиков пальто, висевшее на фигурной кованой вешалке.

Из-за спины Томаса выпорхнула София Е. С. Гренборг. Она развела руки и расцвела приветливой улыбкой.

На ней была ярко-желтая кофточка, которая в сочетании с ее желтыми волосами делала Софию похожей на пасхального цыпленка. Анника не сразу поняла, что эта кофточка такого же фасона, как и ее васильковая кофточка. «Какое счастье, что у меня не было времени ее постирать».

— Мама!

Крик раздался из гостиной, послышался топот маленьких ног. Калле отодвинул в сторону Софию Е. С. Гренборг и обвил руками ноги Анники. Эллен, сжимая в руках новенькую Поппи, вприпрыжку бежала за ним, протискиваясь мимо Е. С. Анника бросила сумку на пол, присела на корточки и обняла детей. Она раскачивалась с ними из стороны в сторону, целовала их в волосы, щеки и носы, как будто они не виделись полгода, хотя на самом деле всего-то в понедельник Анника оставила их в школе и в детском саду.

Томас смущенно откашлялся.

— Ну, хорошо, мы пошли…

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Анника у Эллен, отбросив с ее личика волосы и заглядывая дочке в глаза. — Ты и сегодня болеешь?

Девочка энергично покачала головой.

Анника посмотрела на Томаса.

— Так у нее нет температуры?

— Сегодня с обеда, — ответил Томас. — Завтра она пойдет в садик, поэтому уложить ее надо в восемь. Что у тебя с рукой?

Анника встала, взяв дочку на руки.

— Порезалась, когда готовила. Мне надо поработать, когда дети уснут. Я могу воспользоваться твоим компьютером?

— Конечно, конечно, — ответил Томас, протянув руку в сторону студии, которая была больше всей остальной квартиры.

Анника прошла мимо Софии Е. С. Гренборг, даже не посмотрев в ее сторону.

— Это мой кабинет, — сказал Томас, открыв дверь в тесную комнатку за кухней. — Можешь поработать здесь. Но мы вернемся не поздно, да, Соф?

«Соф? Черт возьми, как задушевно!»

— Ну, — сказала Соф Е. С. Гренборг, надевая пальто и натягивая замшевые перчатки, — думаю, что после спектакля мама захочет поужинать. Наверное, она заказала столик в «Оперном погребке»…

«Помнится, меня он называл Анки…»

— Я никуда не спешу, — сухо произнесла Анника, не глядя в сторону Софии, потом взяла за руку Калле и пошла с детьми в гостиную, откуда уже слышалась музыка их любимой телевизионной передачи. Томас пошел за ними посмотреть, как они усаживаются перед плазменным телевизором на обтянутый черной кожей диван. Он стоял в дверях, и Анника чувствовала на себе его взгляд, от которого у нее сладко замирало сердце.

«Как он красив. Ему идет короткая стрижка».

— Спасибо, что пришла, — негромко сказал он.

Анника судорожно сглотнула, не отрываясь от экрана.

— Томас, ты идешь?

«Как он может терпеть женщину с таким голосом?»

Он вышел в прихожую, и Анника услышала звон ключей и мобильных телефонов, уложенных в карманы и сумки. Потом дверь захлопнулась, и в пентхаусе Соф Е…ливой Сучки Гренборг наступила тишина.

Дети улеглись спать в то же время и с таким же скандалом, как и у Анники. Никакой разницы. Они умылись, почистили зубы, сложили грязную одежду в корзину, послушали сказку на ночь и свернулись под одеяльцами. Эллен спала днем, поэтому долго ворочалась, и Анника прилегла с ней рядом на узкую кроватку и напевала ей колыбельные, пока дочка не уснула. Анника гладила ее по волосам, по круглой головке, по мягким плечикам, закрыв глаза и уткнувшись в светлые волосы, приятно щекотавшие нос.

«Ты мое маленькое чудо».

Она осторожно встала, с сожалением оторвавшись от теплого тельца Эллен, отошла к двери, обернулась и долго смотрела на дочь. Она все больше и больше становилась похожа на Томаса светлыми волосами и синевой глаз. У Анники сжалось сердце. Она отвернулась и вышла в студию. Было прохладно, и Анника пожалела, что не взяла с собой кофту.

Откуда-то тянуло сквозняком, а скудная обстановка только усиливала впечатление холода. Все было белым, за исключением черной кожаной обивки кресел и стульев, а столы сверкали стеклом и хромом.

Детям выделили две смежные комнатки в дальнем конце большой студии. В комнатках как раз хватило места для кроватей и полок с игрушками. Стены были голые, не было ни ковриков на полу, ни занавесок на окнах, ни запасных одеял.

«Я просто придираюсь. Детям здесь хорошо. Пока Томас о них заботится, все будет в порядке».

Она никогда не думала, что у них дойдет до развода. Она наивно считала, что достаточно одной любви: если она будет его любить, то ничего не случится, все закончится хорошо, как в детской вечерней сказке.

«Я забыла, что с ним надо жить, а теперь слишком поздно».