Эдварда Ли Говарда (кстати, не пренебрегавшего порой наркотиками) для связи с Толкачевым, одним из самых первостепенных агентов, когда либо работавших на ЦРУ в бывшем Советском Союзе.

Могу утверждать, что советская контрразведка, действующая у себя на родной почве, обладает высокой квалификацией. Она добилась в последние годы значительных успехов в деле проникновения в посольства стран НАТО в Москве. В 1981–1986 годах КГБ установил тайную аппаратуру на электрических пишущих машинках американского посольства, завербовал по крайней мере одного американского пехотинца из охраны, использовал особый порошок для слежки за передвижением всех сотрудников и набил подслушивающими устройствами все помещения нового корпуса посольства.

Атака на другие представительства западных стран была не менее внушительной: КГБ внедрился в коммуникации посольства Франции, завербовал шифровальщика бельгийского посольства…

Станут ли Советы продолжать тактику провокационных арестов? После политического шума вокруг последнего, полагаю, они дважды подумают, прежде чем сделать такое. Но, с другой стороны, никакой гарантии быть не может до тех пор, пока органами правосудия руководят из Кремля и из КГБ.

Многие спрашивали меня, как могло случиться то, что случилось со мной, в период "гласности". По-моему, в самом вопросе есть неувязка семантического характера. "Гласность" — это не изменение в политике, не гарантия от незаконного ареста. "Гласность" — один из способов управления, подразумевающий, в частности, возможность для средств информации и для всех людей большей откровенности в разговорах о всяческих недостатках. И, конечно, "гласность" сыграла, пусть малую, но благодатную роль в моей истории.

Советские власти специально хотели продемонстрировать, особенно в конце моего пребывания в тюрьме, как хорошо меня там содержат. Мне разрешили три свидания с женой, одно с Мортом Зуккерманом, несколько разговоров по телефону. Такого не удостаивался ни один советский заключенный. Да и профессор Багхорн, когда его арестовали в 1963 году, был брошен в одиночку без всякой связи с внешним миром, и даже американское посольство не было уведомлено о его аресте. Безусловно, сыграли роль и условия, в которых содержался Захаров в нью-йоркской тюрьме. Он мог не только звонить, когда хотел, по телефону, но встречаться со своими авдокатами до и после обвинения; его беседы не записывались на пленку, его не подвергали допросам, за исключением самого первого, со стороны ФБР, и ему полностью разъяснили все права, которыми он обладает, согласно нашим действующим законам. Он мог общаться с другими заключенными в общей комнате или в спортивном зале; мог прибегать к помощи справочной литературы в специальной юридической библиотеке на своем этаже. У него был постоянный доступ к телевизору и газетам, и он все знал об откликах в мире по поводу дела Захаров — Данилов. Наконец, ему разрешалось каждый день бриться и пользоваться душем, а также выбирать пищу из пяти меню — основного, вегетарианского, с низким содержанием солей, диабетического и диетического, каждое из которых обеспечивало получение от 1800 до 2200 калорий…

Какие советы хотел бы я дать корреспондентам, отправляющимся в Москву? Я бы очень колебался, прежде чем сделать это: ведь длинный список того, что можно и чего нельзя, способен только напугать новичков и тем самым сыграть на руку органам КГБ. Для корреспондентов, работающих в Москве, давление КГБ — непреложный факт, существующий пока как соперничество двух держав. И, к сожалению, американские журналисты должны с этим мириться так же, как и советские, — с наличием ФБР. С той существенной разницей, что действия последнего строго регламентируются законов; чего, увы, нельзя сказать о действиях КГБ.

Журналисты, отправляющиеся в Москву, — подобно тем, кто едет на Ближний Восток — должны, конечно, быть осведомлены о подстерегающих их опасностях. Подготовку к будущей работе хорошо бы начинать со знакомства с Уголовно-процессуальным кодексом РСФСР — более глубоким, чем то, что было у меня. Главное, что следует запомнить: вы не обязаны, согласно закону, отвечать на вопросы (статья 46), а также подписывать какие-либо документы (статья 142). Знание советских законов вовсе не означает, что вы ими защищены, но все же может помочь, например, в ситуации, когда вы будете подвергаться давлению или запугиванию. Американскому посольству тоже было бы неплохо получше изучить советские законы и иметь у себя в библиотеке хотя бы один экземпляр Кодекса на случай нового ареста американского гражданина.

Что касается меня лично, то пребывание в Лефортовской тюрьме не изменило моего отношения к этой стране. Советских людей я по-прежнему считаю великодушными и талантливыми, заслуживающими более ответственного правительства. Михаилу Горбачеву я персонально желаю успеха в его реформах. Он, по-моему, наиболее интересный лидер из всех, появлявшихся в России с 20-х годов этого века. Конечно, хотелось бы, чтобы он начал реформу КГБ, как это пытался в свое время Хрущев. Но не думаю, что он сделает это в скором времени, поскольку зависит от поддержки этой могучей организации. Со своей колоссальной сетью информаторов и огромным воинским контингентом — большим, чем американский корпус морской пехоты — КГБ представляет главную репрессивную и сдерживающую силу в советском обществе…

Ну, а что же произошло потом с основными действующими лицами пьесы, которая называется "Дело Захарова — Данилова"?

Могу сообщить следующее.

1) Миша Лузин целиком исчез из моего поля зрения. Вернувшись в Шт^ты, я сопоставил свои заметки с тем, что сообщил мне один американский дипломат по поводу некоего Миши Кузнецова, с которым он и его дочь встретились в гостинице "Ала-Тоо" во Фрунзе в июле 1980 года. Описание внешности Миши Кузнецова и кое-какие другие совпадения заставляют меня думать, что он и Миша Лузин одно и то же лицо.

Все, что могу добавить: если Миша Лузин был с самого начала подставной фигурой КГБ, то он заслуживает всяческого поощрения и повышения в чине, которое, надеюсь, получил.

2) Стас Зенин. Не имею понятия, что с ним сталось. Продолжаю верить, что он был подлинным заключенным этой тюрьмы, но выполявшим кое-какие инструкции КГБ. Буду так считать, пока меня не разубедят.

3) Отец Роман, или, вернее, человек, который себя так называл, всплыл снова в декабре 1986 года, после того как я уже уехал из Москвы. Он заявился в бюро агентства "Ассошиэйтед Пресс" и попросил разрешения просмотреть репортажи, где упоминается его имя. Глава бюро, Эндрю Розенталь, отказал ему. Раздосадованный отказом, он обратился с той же просьбой в бюро газеты "Вашингтон пост", но результат был тот же. Эти забавные эпизоды ясно свидетельствуют о том, что отец Роман не подвергался никаким гонениям и, тем более, не обвинялся в измене родине. Да и с какой стати надо было его в этом обвинять?

4) Полковник Сергадеев не сразу закончил следствие по моему делу, несмотря