видел своими глазами и от которого ликовал. Так вся литургия, в согласии с этимологией этого слова, становилась для него общим делом общины, которая встречает возвращающегося Господа.

Великопостное богослужение. Москва, начало 2000-х годов

Приход был для него подлинной общиной. Каждому, кто знал отца Георгия, известно, что у него была феноменальная память: во время литургии он мог читать положенный отрывок из Евангелия на церковнославянском, держа в руках закрытую книгу; цитировал наизусть целые псалмы на латинском (перевод Библии святого Иеронима, Вульгата, обладал для него непререкаемым авторитетом, а самого Иеронима он как хороший переводчик почитал особо). Он помнил по именам сотни и сотни прихожан. И если хоть однажды общался с человеком, ему уже не нужно было просить его напомнить свое имя перед отпущением грехов или перед причастием. Он помнил не только имя, но и духовный путь сотен людей, которые у него исповедовались, проблемы, обсуждавшиеся прежде; так от раза к разу исповедь становилась настоящим духовным странствием, совершаемым вместе.

Да, велики были его любовь к литургии и проповеднический дар, но особое, ни с чем не сравнимое место в его священническом служении занимала, несомненно, деятельность исповедника. Каждое воскресенье, все два часа, пока шла литургия, меж тем как другой священник вел службу, отец Георгий исповедовал одного за другим десятки людей. И для каждого у него был определенный совет, особое слово, приветливый жест. Прихожане храма Космы и Дамиана помнят его, главным образом, таким: он стоит у аналоя, на котором лежат Евангелие и крест; позади – длиннейшая очередь из ожидающих, интеллектуалов и простых людей, взрослых, молодых, пожилых, детей. Так было и тогда, когда он едва держался на ногах и вынужден был опираться на аналой или на человека, которого исповедовал.

Он был в некотором роде старцем нашего времени. Непреклонно строгий к себе, он был необыкновенно милосерден как исповедник. Он повторял, что хуже всего для человека, который начинает посещать храм, когда тот «вычитывает правило утром и вечером, постится, но в вере более всего ориентируется именно на ритуал. Пугается от того, что слегка нарушил пост, но не видит, что грубость, эгоцентризм, обидчивость, злоба и тому подобное много хуже, чем съеденная вчера котлета».

Он с большим уважением относился к ответственности каждого и не только никогда не давал за исповедью категорических предписаний, не навязывал свою точку зрения, но старался сделать так, чтобы человек сам пришел к тому или иному решению. Многим, кто требует точных норм и ясных наставлений, кто спрашивал у него, например, как часто следует участвовать в литургии или в Евхаристии, он отвечал, что участвовать совершенно обязательно… всякий раз, когда чувствуешь в этом потребность. Как он очень часто говорил, мы не должны бороться с грехом; скорее, нам следует возрастать в любви к ближнему. И тогда мы заметим, что нам становится тесно в наших всегдашних пороках и грехах, как подрастающему ребенку – в прошлогодней одежде.

В одной из молитв, с которых в Русской Церкви начинается таинство исповеди, священник напоминает исповедующимся, что «Христос невидимо стоит», принимая исповедь, и что он, исповедующий – лишь свидетель. Отец Георгий на исповеди давал тебе ясно почувствовать, что он только свидетель, и в каком-то смысле вставал рядом с кающимся. И порой случалось, что, слушая исповедующегося, он приговаривал: «К сожалению, так и со мной бывает», – или что-нибудь в этом роде. А завершал обычно так: «Давайте, я буду молиться за вас, а вы за меня» или «Будем стараться идти вперед вместе», «Будем вырастать из наших недостатков». Часто он выслушивал исповедь, положив тебе руки на плечи – как бы обнимая. Я никогда у него не спрашивал, делает ли он это лишь для того, чтобы отдохнуть, опершись на кающегося, или сознательно хочет повторить жест отца, обнимающего блудного сына на знаменитом полотне Рембрандта, которое хранится в Эрмитаже… В любом случае ты не мог не думать о милосердии Отца, заключающего тебя в объятия. В общем, исповедь была возвращением в Отчий дом и в то же время радостной встречей с братом, который вставал на твою сторону.

Но если, исповедуя, он был так милосерден и участлив, то по отношению к фарисейству и лицемерию любого рода он был чрезвычайно строг и даже беспощаден. Он не представлял себе христианства, состоящего из одного соблюдения внешних правил, без полной перемены жизни. Так же решительно он боролся с различными формами фундаментализма и нетерпимости. Он считал, что многие люди, принявшие крещение в Православной Церкви на излете советской эпохи, возможно, после многолетней деятельности в партии или в комсомоле продолжали по инерции воспроизводить, уже внутри Церкви, тот же тип отношений. Как он говорил, некоторым вера и Церковь просто заменили идеологию и партию прежних дней. Такое «христианство без Христа», по его мнению, могло быть с легкостью использовано политическими силами, заинтересованными в том, чтобы православие превратилось в одну лишь национальную идею, а Церковь – в послушного подданного.

Эта ситуация, как он полагал, оборачивалась для Церкви целым рядом недугов. Среди них – постоянный поиск врагов, внешних и внутренних, потребность проверять других на чистоту «идеологии», чувство превосходства по отношению ко всем неправославным (другим христианам, верующим других религий и неверующим), а также – антисемитизм, антизападничество, расизм, шовинизм, проявляющийся в отвержении мигрантов с Кавказа или из других бывших советских республик. Его также беспокоило высокомерное, если не сказать – презрительное отношение к культуре со стороны неофитов. Отец Георгий посвятил много сил и немалую часть своего интеллектуального творчества привлечению внимания к этим новым для Православной Церкви проблемам. В этих случаях его слово, написанное ли в книгах и в бессчетных статьях, произнесенное ли по радио или с амвона церкви, приобретало остроту клинка. Подобно «мечу», который Христос, по Своему слову, пришел принести на землю.

В субботу вечером 13 января, в разгар московской зимы, на Георгия Чистякова было совершено нападение: таксист, который вез священника в церковь на всенощную, неожиданно ударил его, отобрал мобильный телефон и выкинул его на ходу из машины. Отец Георгий получил болезненный перелом правого плеча. Через два месяца, ровно посередине Великого Поста, состояние его ухудшилось: ему стало трудно двигать левой рукой, и врачи не могли понять причину этого. 23 марта он отслужил свою последнюю литургию; ему стоило огромного труда удержать Чашу. Назавтра, с почти парализованной рукой, он решил всё равно лететь в Рим: чувствовал ли он подсознательно, что настало время попрощаться с горячо любимым Вечным