Хэмм глянул на первый ряд, ожидая, что ректор встанет и призовет слушателей к порядку, но тот безмолвствовал, как и прочие профессора, что сидели перед сценой; многие даже ухмылялись. В этот момент Хэмм осознал, что стоит перед ними один. Один, не в силах двинуться. Зал продолжал улюлюкать. Внутрь проникли протестующие, которых он видел на улице, и, размахивая плакатами, двинулись к сцене. Это явно была спланированная акция.

Никто с самого начала не собирался его слушать. Хэмм почувствовал себя полным идиотом. Вита и ребята были правы. Родни из-за кулис махал руками: слезай, слезай! Хэмм мог уйти, но не ушел. Вместо этого он разозлился и попер напролом. Хотя его явно не слушали, он закричал, пытаясь перекрыть шум:

– Вы можете оскорблять меня, ради бога, но вы не смеете оскорблять бывшего губернатора Миссури, и будь я проклят, если вам удастся меня заткнуть. Вы позвали меня произнести речь – и вы ее получите. Я ваши писульки на картонках прочел, и можете называть меня тупоголовой тыквой и деревенщиной, как хотите. Но у нас по крайней мере хватает вежливости не приглашать человека ради того, чтобы извалять его в грязи. Так что я горд быть деревенщиной. Но я не фанатик. Когда я говорю, что я за всех граждан этой страны, я имею в виду всех, даже вас, хиппи. Мне вас жаль, потому что вы просто ничего не знаете. – Он посмотрел на первый ряд. – Я за всех вас, кроме этих прилизанных, трусливых профессоров, ваших преподавателей, которые промыли вам мозги и настроили против собственной страны. Доверху вам башку забили подрывными, антиправительственными идеями… Науськивают вас сжигать призывные повестки и позволяют наматывать американский флаг на задницы. – Он ткнул пальцем в преподавателей: – Неудивительно, что подстрекаете вы детей. Попробовали бы вы пичкать этой пропагандой взрослых – они бы из вас дурь-то выбили. У меня для вас есть предложение. Если вам тут не нравится, могу позвать ребят-ветеранов и парней из Американского легиона, у них как раз руки чешутся помочь вам переехать в Россию. Эти русские и секунды не станут терпеть ваше нытье и скулеж. Я верю в свободу и личные права, но никто не имеет права жить здесь и при этом поносить нас.

Потом он обратил взгляд на демонстрантов, что маршировали на месте, скандируя: «Нет, нет, мы не уйдем» и «Эге-гей, сколько ты убил парней?»

– Вы тут коммуняк любите, но, плюнув на одного солдата или одного полицейского, вы плюете на всю нацию. Да вы просто горстка трусливых маменькиных сынков, раз позволяете другим за вас воевать. А матери и отцы бедных чернокожих пацанов, за которых вы так беспокоитесь, не могут набрать денег, чтобы отмазать их от призыва. И когда те самые коммунисты окажутся здесь, ваши неженки-профессора начнут искать, кто бы их защитил, ан нет – тут никого не будет, вы все слиняете в Канаду.

Так что можете орать ваши лозунги, мотать транспарантами и устраивать сидячие забастовки, но когда-нибудь вы повзрослеете – и устыдитесь. А если вы, тупоголовые битники, действительно хотите помочь своей стране, то постригитесь, отмойтесь да сходите в Госпиталь ветеранов – ветеранов, которые воевали за то, чтобы вы сейчас имели возможность размахивать транспарантами.

Он перевел дыхание. Шум не утихал.

– Когда я сюда приехал, ваш ректор дал понять, что меня здесь не наградят памятным значком. Что ж, наша антипатия взаимна. Мои помощники провели небольшое исследование и обнаружили, что за последние несколько лет вы приглашали Фиделя Кастро, Никиту Хрущева и члена «Черных пантер»[28], и вы с восторгом одарили значками всех трех общепризнанных врагов, которые уничтожили бы вашу страну, будь у них хоть полшанса. Так что если вы таким даете памятные значки, то я бы предпочел его не иметь.

Он сошел со сцены под улюлюканье и топот ног и поспешил наружу, к вымазанной оранжевой краской машине, которой прокололи все четыре колеса. Когда они на ободах кое-как выехали за территорию университета, Родни повернулся, показал демонстрантам средний палец и расхохотался.

– Что смешного-то, черт подери? – спросил Венделл.

Родни ответил:

– Эти свиньи настолько оторваны от реальности, что даже не в курсе: машина-то ихняя.

Хэмм не смеялся. Его речь никто не слышал. Весь зал вопил, молотил ногами по полу и свистел. Но позже Хэмм сказал себе: ничего, он же слышал свою речь. И это его утешило.

По возвращении домой даже он признал, что обаяние Хэмма Спаркса не сработало. Они думали, что на том все и закончится, огласки не будет. Но один студент-репортер, предвидевший, что спикера будут заглушать криками, положил на трибуну маленький диктофон, которого Хэмм не заметил. Вся речь осталась на пленке. Потом студент распечатал запись – всю до последнего пылкого слова – и опубликовал в университетской газете.

Репортер, хиппи, увешанный бисерными фенечками, предполагал, что публикация еще больше навредит Хэмму. Однако в Акроне, штат Огайо, отец репортера, ветеран Второй мировой, как и сам Хэмм, нашел газету, в которую сын завернул присланное матери для стирки грязное белье. Прочитав, он сказал себе под нос:

– Все так, дружище.

А затем наделал копий газетного листа и разослал всем своим приятелям, а те разослали своим. Вместо того чтобы навредить Хэмму Спарксу, студент-репортер добился ровно противоположного: отец перестал оплачивать его обучение в колледже, что автоматически сделало его пригодным для службы. И пришлось Бисерным Бусам автостопом эмигрировать в Канаду.

Копии речи Хэмма медленно, но верно распространялись по стране и вскоре лежали в каждом Госпитале ветеранов и в холлах отделений Американского легиона. Полицейские участки, пожарные управления и профсоюзы по всей стране развешивали ее на своих стендах, и на адрес Хэмма хлынул поток писем с поддержкой. Через месяц в одной из центральных газет на первой полосе красовался заголовок: ХЭММ ПРОТИВ ИНТЕЛЕКТУАЛОВ. 10:0.

Пошли публикации на эту тему. Скоро позвонили из Национальной стрелковой ассоциации и спросили, можно ли назвать ружье в его честь. А когда продажа наклейки на бампер «ЛЮБИ ЕЕ ИЛИ ВАЛИ ПРОЧЬ» за неделю почти удвоилась, печатная компания послала ему благодарственную записку и денежное пожертвование.

Люди считали, что именно из-за этой волны народной поддержки у Хэмма возникло ошибочное мнение, что ему следует баллотироваться в президенты.

Когда Хэмм сделал свое удивительное заявление, Сесил Фиггз буквально подпрыгнул от восторга, у него все поджилки затряслись при мысли, что он сможет планировать званые вечера для Белого дома. Вита отнеслась к заявлению Хэмма неоднозначно. Она не стала бы его отговаривать ни от каких задумок, но это решение ее сильно встревожило. Политику теперь делала не горстка мужчин, договариваясь между собой в потайной комнате. Нынче это был смертельный бизнес. Людей убивали. А Хэмм уже обзавелся множеством политических врагов. Но ведь и отобрать мечту Хэмма все равно что убить его.