Не могла?..

— Донован писал мне письма… Такие… простые. Он в них называл меня леди Аттеной. Это было мое тайное имя для Черничного Замка. А себя он велит звать Робером… Как в песне, знаешь? «Робер и Аттена»… Получив письмо, написанное кровью и адресованное леди Аттене, я знала, что через неделю в Черничном Замке начнется забава. Сами письма были пустыми: их просто будто бы доставили по ошибке. Донован пишет их кровью живых людей. Я всегда писала только собачьей… Раньше… Потом… Я больше не смогла. Мне было всё труднее и труднее, особенно после исчезновения Миранды — я не знала от чего. А потом появился ты…

— Я?

— И мне… мне стало так страшно. Я занималась любовью с Ангусом, как всегда, воскрешая в памяти те дни в Черничном Замке… и вдруг увидела тебя. Тебя. Там. Понимаешь?.. Там…

Как же такое можно понять, Йев?

— Сначала на месте тех людей… а потом ты просто стоял и смотрел. На меня… на нас. И я как будто перешла в твое тело. Я смотрела твоими глазами. Это было так жутко. Я испугалась, я стала плакать. Я раньше никогда не плакала, а теперь… когда увидела себя… твоими глазами… Я не знаю, почему твоими, почему ты. Только с тех пор ты мне всё время снишься: то мы убиваем тебя, то я смотрю на это твоими глазами… И я поняла, что больше так не могу. Я пришла к тебе… не знаю, чего я хотела. Чтобы ты спас меня… чтобы ты спасся от меня, я не знаю! Я показала тебе то, что рисовала… после этих поездок. Я надеялась, ты почувствуешь. А потом… Когда Марлена швырнула тебя в портал, когда ты исчез, я будто очнулась. Я словно спала всю жизнь, понимаешь? Я написала Доновану, что выхожу из игры. Но он… он не захотел меня отпустить. Писал мне письма — не мне, леди Аттене, снова и снова. Я просила, чтобы он оставил меня в покое… Я всё время его об этом прошу, но он только смеется. Я его не видела с прошлой весны, но знаю, что он смеется. Он не верит, что я могу остановиться. Что я смогу жить без этого. Он не верит. Он знает меня… слишком хорошо.

Она смотрела мне в глаза всё время, пока говорила, и я не мог ей ответить, потому что меня заморозил этот ужас в ее взгляде: он рос и ширился с каждым словом, и мне очень-очень хотелось кричать — кричать от ее ужаса, но я не мог. Пальцы Йевелин были холоднее мрамора, на который стала похожа ее кожа.

— Я вот и думаю, Эван… может, это правильно? То, что эти люди хотят сделать из нас. Из меня получился бы хороший демон… настоящий… а я, может быть, перестала бы так бояться… вкуса этой крови…

— Прекрати! — ко мне вернулся дар речи; мне хотелось задушить ее немедленно, здесь же; я думать не мог о том, что стояло за ее словами, скольких людей она убила и как долго они умирали, и что пережили перед смертью лишь для того, чтобы горстка богатых извращенцев испытала удовольствие, но в памяти упрямо всплывали ее рисунки: черно-белые вопли ужаса и боли на бледном пергаменте…

Миранда, привязанная к кресту.

— Почему? Ты разве не чувствуешь? — она подалась вперед, обхватила меня руками за шею, вплелась пальцами в мои волосы. Ее язык потянулся к моим губам, и на какой-то жуткий миг я готов был поклясться, что он раздвоенный, как у змеи. — Мы же с тобой вместе. Мы и так уже — будто целое. Я иду за тобой… а ты… за мной…

«Я не шел бы, если б ты не волокла», — в отчаянии подумал я, но не успел этого сказать — Йевелин припала холодным накрашенным ртом к моим губам, и я позволил ее змеиному жалу ворваться в мой рот, и уже через миг забыл о том, чем она была и чем делала меня. Я схватил ее за тонкую талию, рванул к себе, и мы оба исчезли. Как и мир вокруг нас.

— Нельзя, — хрипло выдохнул я, отталкивая ее, когда мы оба и мир вернулись назад. — Что ты такое говоришь?! Мы не можем! Это… это уже будем не мы!

— Я убила Марлену, Эван, — так же хрипло ответила она, по-прежнему обнимая меня за шею, и две крупные слезы, сорвавшись с ресниц, побежали по ее щекам. — Я ее убила. Разорвала ей горло голыми руками. За то, что она сделала с тобой. Я сделала это для тебя.

Мне захотелось оттолкнуть ее: я обязан был это сделать. Это был мой долг перед собой, перед ней, перед Троими, перед Флейм, перед Ларсом, перед всем этим проклятым миром. Но, боги, мне так не хотелось. Я ведь сам думал о том, что она говорила. Слиться. Стать оболочкой для божества, сути которого не знают даже его жрецы. Может быть, после этого уничтожить мир. Кто знает, на что способны демоны, тысячу лет пробывшие в заточении? Это была бы хоть какая-то цель. Хотя какой-то смысл моей дурацкой, никому не нужной жизни. Хоть что-то, что не было бы просто идиотской игрой. Что-то, что было бы больше чем игра.

— Йевелин, нет, — сказал я.

Ее взгляд застыл, потом прояснился. Она поежилась, и я отпустил ее, отметив, что разжимаю пальцы с неохотой. Йевелин обхватила плечи руками.

— Это будем не мы, — медленно проговорил я. — Пусть даже целое станет лучше составляющих… но составляющие при этом исчезнут. А я не хочу… исчезать. Ты хочешь?

— Я не знаю, — ответила она, глядя в сторону. Слезы на ее лице уже высохли.

— Ты не хочешь, — сказал я.

Она взметнула на меня ярко-васильковые глаза, и я с облегчением заметил, что страха в них стало немного меньше… может быть, он просто забрался в глубь нее.

— А раз так, — добавил я, видя, что она больше не возражает, — скажи мне, как ты остановила Стальную Деву.

Йевелин посмотрела на меня как на безумца. Потом медленно проговорила, всё еще стискивая руками свои плечи:

— Никак… Я просто… просто сказала ей: прекрати! — Этого я ожидал меньше всего.

— Просто сказала «прекрати»? — тупо переспросил я.

— Да. Она уже ранила Дарлу и потянулась ко мне. Я не знала, что делать. И закричала… на нее закричала, чтобы она ушла. И она ушла.

Вот, значит, как… Оказывается, наши железные убийцы разворачиваются и драпают в кусты, стоит им просто пальцем погрозить. Я еще не настолько сошел с ума, чтобы в это поверить.

— Зачем ты лжешь?

— Я не лгу! — закричала она, вскакивая. Я тоже поднялся, видя, что она разъярена — больше, чем я мог предполагать. — Почему вы всё время говорите, что я лгунья?! Я убийца и похотливая сука, но я никогда никому не лгала!

— Йев…

— Не называй меня так! — завопила Йевелин и вдруг разрыдалась. Уже не две одинокие скупые слезинки — целый поток хлынул по ее посеревшим щекам. Это была настоящая истерика. — Никогда меня так не называй! Он так говорил! До того, как стал звать меня Аттеной!

— Что здесь происходит?

Я обернулся на голос. Высокий, изящный мужчина в простом черном костюме и небрежном берете с орлиным пером стоял между двумя осинами, скрестив руки на груди, и переводил взгляд с меня на Йевелин и обратно. Не знаю, как долго он находился здесь. Мне почему-то было всё равно. Так или иначе, на сегодня наш разговор с Йевелин окончен. Она всхлипывала, спрятав лицо в ладонях, и я, глядя на нее, с холодной отстраненностью думал, что мне ее совсем не жаль. Поплачь, дорогая, поплачь. Ты это заслужила.