– Я не верю, что Вика могла сотворить... такое, – тяжело сказал Авдей. – Да и зачем ей это место Главной Ведьмы... Не верю.

– Ну и молодец! – с неожиданно бодрой ноткой в голосе заявил Баронет. – И я в это не поверил. Сразу, как только увидел запись. Кстати, ее можно воспроизвести еще раз. Не хочешь?

– Н-нет!

– А зря. Потому что я просмотрел ее двадцать восемь раз. И лишь на последнем просмотре меня осенило повнимательнее присмотреться к спине убийцы (она ведь почти все время стоит спиной и только в конце поворачивается лицом, мол, вот она я, убийца Викка Белинская!).

– И что со спиной? – Авдей все еще никак не мог прийти в себя.

Баронета это разозлило.

– Я сейчас запущу запись еще раз и покажу тебе один момент крупным планом, – выстреливая маленькой молнией в кристалл, сказал Баронет.

Опять кровь... Опять заляпанные стены. И обнаженная спина убийцы...

– Кстати, интересно, что убийца творила свое дело полностью заголившись. Ей это придало дополнительной силы, а мы получили возможность кое-что увидеть...

Баронет щелчком пальцев сделал крупный план нижней части спины, весь, как нарочно, залитый кровью. Этот крутящийся в экстазе убийства зад опять вызвал у Авдея приступ дурноты, но Баронет вернул зятя к действительности резким вопросом:

– Ты хорошо знаешь тело своей жены? От такого вопроса голова у писателя-фантаста прояснилась.

– Еще бы. До последней родинки и волоска!

– Тогда посмотри внимательнее на эту задницу и скажи, был ли у твоей Вики хвост? Авдей всмотрелся. А ведь и в самом деле хвост!!!

– Значит, это не Вика! – заорал он, немедленно преисполняясь праведного гнева на тех, кто посмел изображать его жену как кровавую убийцу.

– Конечно, не Вика, – констатировал Баронет. – Только не ори так. Более того, я уверен почти на сто процентов, что убийцей является одна из Великих Ведьм Трибунала, решившая занять место Главы. А нашу Вику элементарно подставили! Только тварь, принявшая ее облик, не учла одного, что у Вики хвост удален еще в детстве. И еще одно алиби: на момент убийства, как удалось мне выяснить, Вика крепко спала в лесу.

– Не понимаю.

– Ты что же думаешь, зятек, я свою дочурку приемную в этот финский паучатник смог бы одну отправить? Тем более, что у меня были подозрения насчет того, что в Трибунале творится нечто ненормальное. Я был с Викой. В облике ма-аленького скромного ручного ужика. И в ночь убийства спал вместе с Викой в одном спальнике под развесистой сосной.

Авдей ревниво нахмурился, но Баронет лишь отмахнулся:

– Нашел время ревновать. Я твою жену спасал...

– Действительно... Но я ничего не понимаю! Если Вику подставили, но у нее при этом железное алиби, почему вы прячете ее в образе рапиры? Почему теща детей отвезла в какой-то тайный бункер? Почему мы сидим и боимся, что нас подслушают?

– Да потому что на Вику объявлена охота! ОХОТА НА ВЕДЬМУ! Повсеместная, без правил, сроков давности и объяснений! Обнаруживший – тащит ее сначала на показательный суд в Трибунал, а потом на костер. И самое страшное, что охотятся на ведьму не люди. А такие же ведьмы.

– Но если им всем сказать правду...

– Для этого нужен доступ в главный терминал Общей Ведьмовской Сети. А мне туда теперь путь закрыт.

– Почему?

– Потому что на меня тоже охотятся. Я нарушил клятву мага на службе у закона. Я клялся служить Закону Матерей Ведьм. Но если этот закон подставляет невинного и позволяет убрать неугодного, я им больше не слуга.

Баронет, произнеся эту патетическую речь, закончил ее своей знаменитой циничной ухмылкой:

– Кроме того, спасая Вику от погони, я позволил себе весьма сильно попортить внешность остальным Матерям Ведьмам. Так что они на меня злы. Чрезвычайно.

Авдей раздумчиво сказал:

– Раньше мне представлялось, что Трибунал Ведьм, наоборот, блюдет вопросы чести, борется с преступностью в ведьмовской среде, что он выше интриг и полностью неподкупен.

– Я лет сто назад тоже так думал, – хмыкнул Баронет. – Поначалу, когда Трибунал только создавался, все так и было: Великие Ведьмы с чистыми руками, горячим сердцем, холодной головой и трезвым умом. Защита угнетенных сестер, борьба с черной магией... Прошли века, сменились власти и эти, как их... парадигмы. Так что теперь Трибунал об этике да толерантности рассуждает только на бумаге. А на самом деле – такая грызня за власть, что останавливаться ни перед чем не хотят. Разумеется, простые, далекие от властных структур ведьмы и ворожеи об этом не знают. Для них Трибунал – символ справедливости и защиты, а уж Глава Трибунала – просто земное божество. И ты представь, что ощутили эти простые ведьмы, увидев, как с их божеством расправились. И увидели, кто расправился. Имя Викки Белинской у всех на устах...

– Что же нам делать?

Баронет спрятал в шкаф кристалл, прошел в гостиную (следом за ним и Авдей), налил из плоской фляжки себе и зятю коньяку Готье и, ласково поглядывая на рапиру в футляре, сказал:

– Прятаться. Пока.

– Пока что?

– Пока не появится возможность продемонстрировать ведьмовскому миру истину.

Авдей вспомнил освежеванную старуху и одним махом выпил коньяк, даже не ощутив его вкуса.

– А вы уверены, Баронет, что этому миру нужна истина?

Глаза старого змея изумрудно засветились. Он покачал бокал у губ, отпил с видимым удовольствием и лишь после этого ответил:

– Мы заставим их встретиться с этой истиной лицом к лицу. У них нет другого выхода. Потому что я не отдам им Вику на растерзание. А драться со мной в открытую возможно. Но очень сложно. Чревато многочисленными жертвами и разрушениями.

И великий маг Санвифагарот, по-змеиному улыбаясь, допил коньяк.

* * *

В пустой квартире, со стенами, обитыми серебряной фольгой, с мебелью, уныло доживавшей последние годы перед выбросом на свалку, с окнами, закрашенными белой краской, отчего свет в комнатах казался неживым и ненужным, звучали стихи:

Ты снишься мне прежней. Сойдя с полотна Ренуара

И веер сложив, ты меня обнимаешь робея.

И будто бы все хорошо. И лишь сладкие чары

Творила над духом и телом твоим ворожея.

Ты снишься мне прежней. Знакомой. Желанной. Родной.

Слиянною с плотью моей для страданья и ласки...

А то, что реально, – немыслимо и не со мной.

Не могут быть нашими эти жестокие сказки!

Ты снишься мне раньше, чем я успеваю коснуться

Подушки щекой. И заставить себя не заплакать.